Дом на берегу

Название: Дом на берегу
Автор: Naive.Madman
Бета: Polina Locke
Фандом: Kuroko no Basuke
Пэйринг: Аомине/Кисе, Мидорима/Такао
Рейтинг: NC-17
Жанры: слэш, ангст, драма, психология
Состояние: в процессе
Дисклаймер: отказ от прав на героев
Размещение: свободное, но только после того, как работа будет закончена
Описание: покажи мне себя настоящего

Предисловие

День только начинался, но чудовищная жара уже застыла над городом мёртвой коркой. Без единого облака небо казалось пустым и безжизненным, как выжженная пустынная равнина. В сердцевине его голубоватого вакуума разгоралось лишь шарообразное сияние солнечного диска. Несколько часов назад здесь бушевал ветер, разгоняя по асфальту пыль и свежие листья, но жара опустилась на город слишком стремительно – накрыла его своим колпаком, словно ребёнок, опустивший стеклянную банку на ползущего по земле диковинного жучка и наблюдающий за муками своей жертвы, плавящейся в безвоздушном, закупоренном пространстве; осела на землю, словно пыль, налипла на крыши и стены домов, грозя зажарить на месте каждого, кто подступится к кирпичной кладке. Воздух сделался тяжёлым, практически осязаемым – в школах на всю мощь работали кондиционеры, но в классных комнатах всё равно было тяжело дышать. Занятия отменили, и обмахивающиеся тетрадками ученики начали расходиться по домам. Только два силуэта в тени здания школы Шутоку собирались остаться на этом пекле – они ждали открытия спортзала.

Точнее, ждал один из них.

— Шин-чан, да ты просто сумасшедший! Разве можно тренироваться на такой жаре? – простонал Такао, стирая со лба пот рукавом форменной рубашки, — мы оба получим тепловой удар.

Мидорима лишь пожал плечами и поправил свои очки – мол, никто тебя здесь не держит. В руках он перекатывал талисман дня – круглый китайский компас. Такао, давно смирившийся с перспективой провести целый день в этом промозглом аду, беззлобно хмыкнул и ничего не сказал. Своенравие товарища он давно принял как должное и прекратил удивляться его чудовищному упрямству касательно некоторых мелочей. Сегодня была суббота, а по субботам Мидорима тренировался, и ему было плевать, что занятия отменили, – после длинного звонка, рассёкшего давящую тишину в классе и подтвердившего роспуск учеников, он направился прямиком сюда и, уткнувшись в запертые двери, остался ждать тренера с ключами.

Солнце пекло прямо в макушку, и Такао чувствовал, как под давлением духоты его мозг раздувается до размеров осиного гнезда. Ни мыслей, ни эмоций − только мерзкие насекомые, вяло переползающие внутри, а язык – венец этого буффонства – беспозвоночный моллюск, плавящийся в собственном соку. Такао попытался озвучить свои ощущения, но размякший орган намертво прилип к нёбу. Ни сказать, ни подумать – только наблюдать. Должно быть, Мидорима был просто счастлив, что он наконец-то заткнулся. Такао лениво повернул голову в сторону напарника, чтобы проверить догадку, – тот полулежал на скамейке, запрокинув голову назад и стянув с себя очки, – мало кто мог увидеть хладнокровного защитника Шутоку в такой расслабленной позе. Особо радостным он не выглядел.

Заметив этот взгляд и истолковав его как немой вопрос, Мидорима опустил лицо и стал рыться в своей сумке. Через секунду он уже протягивал ему телефон. На экране виднелась предсказуемая страничка гороскопа от Oha-Asa, и Такао быстро пробежался глазами по тексту: «Сегодня раки столкнуться с неожиданной неприятностью. Опасайтесь изменений». Секунду он удивлённо буравил взглядом слова, пытаясь понять смысл прочитанного, а когда понял, захотел засмеяться в голос. «Ну, кто бы сомневался, Шин-чан, − улыбался юноша, молча возвращая сотовый, − скоро этот гороскоп начнёт диктовать тебе время для похода в туалет» – и, чувствуя, как слипаются глаза, он развернулся и лёг на скамейку, касаясь чужих бёдер макушкой. Мидорима даже не отодвинулся, полностью игнорируя посягнувшего в личное пространство напарника – лишь принял прежнюю позу, облокотившись на спинку скамейки.

Солнце слепило в его раскрытые веки, и скоро весь мир превратился в череду ярких цветных пятен. Вследствие этого он не сразу заметил движущуюся по асфальту тень, принадлежащую человеку, которого, безусловно, можно было назвать той самой неожиданной неприятностью.

Когда чужак в синей спортивной форме появился в поле его зрения, стало поздно.

− Я знал, что ракам сегодня не везёт, но не предполагал, что настолько, − Мидорима раздражённо вздохнул, мгновенно опознав нежданного гостя. Вскинув руку в приветственном жесте и сияя милейшей из своих улыбок, к нему направлялся бывший лёгкий форвард команды Тейко – Кисе Рёта собственной персоной. Такао, выдернутый из дымки полусна его словами, недовольно заворчал, лениво принимая сидячее положение.

– Ки-се, − недовольно пробормотав знакомое имя еле ворочающимся языком, Мидорима прикрыл слезящиеся от света глаза ладонью, в глубине души надеясь, что приближающийся к нему растрёпанный силуэт – лишь мираж, навеянный удушающей духотой. В конце концов, разве мог кто-то выглядеть настолько бодро, находясь в сердцевине этого спёртого ада, наполненного запахами гари, едкого пота и стремительно обгорающей кожи?

Но никаким его надеждам не суждено было сбыться – Кисе действительно был здесь, на территории чужой школы, и в свете солнечных лучей он сиял, как отполированная золотая монетка. Какие-то первогодки, болтавшие возле центрального входа школы, застыли, заметив его. Среди толпы проскользнул чей-то удивлённый шепот, но Мидорима не стал прислушиваться – он был готов предугадать их действия в точности до секунды: сначала они узнают его лицо, которое когда-то видели на обложке журнала, потом вспомнят и имя – Кисе Рёта, успешная модель, звезда баскетбольного клуба Кайджо, один из «Поколения Чудес». А позже, не веря своей удаче, они побегут навстречу своему кумиру, чтобы урвать себе частичку его непостоянного света. Всё это казалось слишком предсказуемым, ведь он не раз был свидетелем этого зрелища ещё в Тейко.

Тот к такому отношению давно привык, принял его как должное, не испытывая ни восторга, ни раздражения от излишнего внимания к собственной персоне. Охотно отвечал на вопросы, подписывал обложки журналов, на которых красовались его фотографии, но во всём этом незримо проскальзывала какая-то наигранность, плохо скрываемая скука. И, несмотря на то, что они с Кисе не числились даже приятелями, он ощущал её так же отчётливо, как дыхание Такао на своем бедре − тяжёлое, но вызывающее необъяснимый озноб в этой омерзительной духоте.

Толпа разномастных зевак не прекращала жадно осматривать баскетболиста. Казалось, все они подбирают удобный момент, чтобы нахлынуть на него потоком. Сначала один, потом другой, а спустя несколько минут тучная масса охватит его плотным, постоянно сжимающимся кольцом, которое сдавит до хруста костей и выдавит изнутри все соки и только тогда распадётся на составляющие и исчезнет, превратив Кисе в жалкий человеческий контур, искрящийся тусклым мерцанием. Потом он встанет, соберёт себя по частям и натянет фальшивейшую улыбку, которая превратит его лицо в гримасу деревянной куклы – и Мидорима сделает вид, что ничего не заметил. Они оба привыкли к этой комедии, такой же абсурдной, как итальянские панталонады.

Он растопырил пальцы и жадно наблюдал за ним сквозь полуприкрытые веки, уже не скрывая своего интереса. За своими мыслями он не заметил, как к спортзалу подошёл тренер, отпирая двери в помещение. Такао потянул было его за рукав, но Мидорима только отмахнулся. Он мог аккуратно уйти, пока внимание модели было приковано к фанатам, но вместо этого предпочёл остаться, чтобы ещё немного понаблюдать.

Самые смелые пошли в напор. На тусклых, оскуделых лицах засквозило неподдельное восхищение перед чужой жизнью, и их чистое стремление прикоснуться к своему идеалу казалось Мидориме нелепым фарсом – будто в хлев к свиньям бросили чистенький инородный предмет, и те вгрызлись в него, словно в деликатес, смакуя и обмусоливая в грязных рылах. Тем временем Кисе наградил ослепительной улыбкой какую-то неприметную девчонку, раскрасневшуюся, словно гемангиома на последней стадии, и это зрелище заставило Шинтаро вздрогнуть от отвращения. Никогда Рёта и виду не покажет, что назойливость поклонников перешла последнюю черту – лишь механически поднимет уголки губ и выполнит услышанную просьбу. Мидорима не понимал, зачем он растрачивает себя на этот бестолковый спектакль каждый раз, не получая от него никакого удовлетворения.

Словно услышав его мысли, Рёта поднял голову из обволакивающего ореола толпы и встретился с ним взглядом. На его губах показалась пряная улыбка − в сочетании с зажмуренными глазами, она делала его похожим на лиса − но Шинтаро ни капельки не верил в её искренность.

«Если бы знал тебя чуть меньше, подумал бы, что ты безумно счастлив видеть меня, − он усмехнулся незаметно, лишь слегка изогнув губы, − но всё ведь не так просто, верно?»

Для того, чтобы добраться до этой мысли, ему пришлось научиться не смотреть на красивое лицо Кисе – иначе бы оно ослепило его, как сотни раз уже слепило других, подобно горящему в небе солнечному диску, что обжигает глаза зевак, осмелившихся взглянуть в его раскалённое пекло.

Всё в нём было радостно и ярко, как в какой-то дешёвой утопической картине, реальность которой обманчива, но в легковерных сердцах рождает пустую надежду. Лицо – как неуместная вспышка радости на похоронах - словно создано для того, чтобы печатать его на политических лозунгах, пропагандирующих добродетель и мирное существование во время пандемии или войны. Это лицо рекламирует тебе новый автомобиль с исполинского плаката у городского дна какого-нибудь Лос-Анджелеса, где, выходя на улицу, люди держат указательный палец на спусковом крючке нелегально приобретённого револьвера, а по ночам прячутся от мира за стальными дверьми собственных домов, вздрагивая каждый раз, когда тишину в гостиной пронзает механическая трель звонка.

Лицо, чья душная смесь добродетели в темноте обретает черты грязного, скабрёзного фарса. Оно красуется на афише у придорожной заправки, собирая плевки и пролитое пиво, его неуёмное, искреннее выражение смотрит на тебя сверху вниз - с транспаранта военного самолёта, готовящегося сбросить на город атомную бомбу, а расплывчатый образ преследует в переулках богом забытых районов, крича о хорошей жизни, которой у тебя никогда не будет.

Оно обрисовано маркерами, а вместо глаз у него выжжены чёрные дыры от сигаретных бычков, но оно всё равно будет улыбаться всем и каждому, даже если его измажут дерьмом. Словно это лицо принадлежит не человеку, а заводской кукле, чьё выражение невозможно изменить. Внутри у него может быть пепелище, пропахшее трупным миазмом, но снаружи оно всегда совершенно, как лик святого.

Это лицо принадлежало Кисе, и весь он был как нестерпимая, тающая на языке сладость, от которой становится тошно, если долго держать во рту, но Мидорима видел его на баскетбольном поле, захваченным духом борьбы, видел, как золотистые глаза приобретали стальной оттенок ярости, и эти воспоминания были сильнее вида любой из его напускных улыбок. На несколько мгновений он становился непохожим на себя, терял упорядоченный человеческий облик и вспыхивал, словно взорвавшаяся в ночном небе сверхновая, ослепляя окружающий мрак своим химерическим светом - но только на несколько мгновений. Мидорима не успевал моргнуть, как Кисе – прежний человекоподобный Кисе − уже играл на поле, утратив своё мимолётное могущество. Это случалось так быстро, что никто не замечал, да и сам он списывал свои инфернальные видения на усталость или неуместно разыгравшееся воображение, но даже будь это так, он не мог отрицать существования в нём чего-то аберрантного, не влезающего в рамки нормального представления о человеческих способностях − это пугало его, но вместе с тем и ненасытно увлекало.

− Посмотри-ка, да он прямо светится, − сидящий рядом Такао издал тихий смешок, вытягивая товарища из окутавших его мыслей и указывая на блондина, каким-то чудом освободившегося из оков толпы, − наверное, спешит рассказать что-то очень интересное, Шин-чан.

«Или, не дай Бог, предложить», − мысленно добавил Мидорима, поднимая глаза к небу, - «я знал, что гороскоп не соврёт» − и, встречаясь глазами с улыбкой Кисе, он замечал, как в спину тому врезаются восхищённые взгляды, завистливые и влюблённые, ласкающие и режущие одновременно. Тот словно бы и не чувствовал, как они выжигают в нём дыру, словно любопытные дети, направляющие раскалённую лупу на тонкие крылья бабочки. Им всем было интересно увидеть, когда же они вспыхнут, опалив свою владелицу и лишив её возможности летать, и, если честно, Шинтаро не был исключением.

Бывший товарищ был всего в нескольких сунах от него – сбегать было поздно. И как всегда по мере его приближения нечеловеческий образ, обретший силу в воображении Мидоримы, начал разлетаться на куски, словно замок из игральных карт, оставленный у открытого окна.

− Эй, Мидорима-чи, как планируешь провести выходные? − он встал практически вплотную к нему, чуть нагнувшись и касаясь его коленей своими. В бликах солнца ореолы его зрачков сверкали, словно фары автомобиля, рассекающего ночное шоссе. Радостного настроя он не сдерживал – в его глазах мелькал искренний интерес, и невозможно было представить, что золотая дужка может скрывать в себе нечто другое.

И, думая об этом, Шинтаро сдался – решил, что и в самом деле не может.

Его ослепило.

@темы: собственное, фанфикшн

---

Глубина. 7

Название: Глубина
Часть: 7
Автор: Naive.Madman
Бета: koulens
Пейринг: Итачи/Дейдара, Кисаме/Дейдара (в мыслях первого)
Рейтинг: NC-21
Жанр: Grapefruit, Angst, местами POV, мистика, психология
Предупреждения: слеш
Дисклаймер: отказ от прав на героев. Какой-либо коммерческой выгоды данным произведением не несу.
Состояние: в процессе
Размещение: с сохранением авторства, ссылкой на оригинал
Саммари: Мы все просто слетели с катушек. Мы были на грани, и всё, что требовалось нам - спусковой крючок, запускающий механизм. По его сигналу мы были готовы убивать и трахаться; мы жаждали галлюцинаций, открывающих нам новые вселенные, позволяющих видеть то, что ранее никому не было доступно. Мы были в самой глубине развращающей бездны, обволакивающей нас и впускающей в своё нутро.
Но знали ли мы об этом?

(Итачи)

Поступь тумана была неслышной. Первый струящийся шлейф его марева скользнул на землю глубоким утром, когда жидкие лучи солнца лишь тускло поблёскивали на небе, награждая облака маслянистыми пятнами. Туман был кроток и ступал крадучись, словно вор. Его сероватый шлейф тянулся далеко за горизонт, с каждой милей увеличиваясь и становясь всё белее, и, если бы вам хватило сил полностью разглядеть его, вы бы увидели, что к концу он плавно перетекает в нечто циклопическое, похожее на громоздкий пузырь, наполненный высоковязким смогом. Его нутро было начисто лишено света и воздуха, и, само по себе, ядовито.

Если бы ваши глаза были такими же зоркими, как и мои, награждённые родовым проклятием шарингана, вы бы увидели, как тучные вереницы насекомых на огромной скорости влетают в сердцевину этого курева и… бесследно исчезают в нём. Увидели бы, как тела, накрытые пологом марева, растворяются в его консистенции, словно в серной кислоте.

И этот гигантский молочный туман застилал собой города, над которыми проходил, и ночи в них были светлыми, как дни, а с высоты птичьего полёта они были похожи на затянутый бельмом глаз, раскинувшийся посреди земного шара. Но люди всё равно не могли ничего разглядеть внутри, потому как белизна эта была страшнее мглы, потому что засасывала в себя весь свет, все звуки и запахи живого мира. На месте её обиталища оставались пустые равнины и очищенные от людей разрушенные постройки, бывшие когда-то их жилищами. За ней тянулись пустые гнёзда птиц и развёрстанные логова животных.

Постепенно, седовласые конечности тумана приближали к нам его исполинское тело, скользящее по земле, словно бесформенный шоггот, оставляющий за собой пропитанную дымом пустошь заместо животрепещущего пейзажа.

И почему различные этносы одевают смерть в чёрную материю?

Я думаю, она белокожа, как этот туман.

Стоя в утренней тишине перед распахнутым окном, наблюдая, как бестелесная дымчатая фата накрывает Небесный город - и одурманенный этой безудержной красотой - я вспоминал события минувших дней. Просто не мог выбросить их из головы.


-

Что же ты наделал, Дейдара?

Радиус воздействия взрыва был около пяти тё, и каждое живое существо, попавшее под это расстояние, было уничтожено. Стройные галерейные дома, сооружения, ярмарочные палатки – всё это исчезло, не оставив после себя и следа. Недалеко за главной площадью догорали остатки могучих деревьев, превратившихся, благодаря подрывнику, в угольные обрубки, но гораздо хуже лоно природы выглядело внутри этого некогда надёжного людского бастиона. Сама улица была развёрстана, словно тысячи кротов и подземных червей, возросших до титанических размеров, облюбовали это место, как своё логово. По истерзанной земле потоками струилась кровь, впитываясь в мякоть вспоротой почвы и придавая ей терракотовый оттенок. Здесь не было никаких людей. Все они, подверженные ядовитой ненависти подрывника, просто растворились в горячем отравленном воздухе, и лишь тело Кисаме распростёрлось по выжженной улице, словно скрюченный погибающий островок посреди безмолвного океана. Я стал приближаться к нему. Некогда крепкий скалистый грунт под моими ногами превратился в густое и тёплое месиво – хранилище бесчисленных человеческих душ вперемежку с костями и уцелевшими внутренностями. Я знал, что владения уличного рынка никогда больше не будут греть уставшего путника вспышками своих ярких вывесок, предлагающих безупречный ассортимент товара, эскалирующего от дешёвых сувениров и безделушек до крепкой выпивки и плотских развлечений – и по-своему мне было жаль это место, чьё своеобразное обаяние рукой глиняного мастера наскоро превратилось в промозглое пепелище, не имевшее за собой следов присутствия человека.

Кто мог предположить, что городская площадь, прочно устоявшаяся в людских глазах, как некий оплот, связывающий народ во время городских бедствий, а вместе с ним и сотни человеческих жизней могут исчезнуть в один миг, подчинившись желанию какого-то безумца, жаждущего глобальных разрушений, как некой панацеи для своей души? Подрывник, пригревший в своём сердце лютую ненависть ко всему человеческому, был готов раскрыть и ящик Пандоры во имя своего искусства. Прославляя танатос, как свой жизненный путь, в своём влечении он заходил куда дальше Хидана - этого безумного изувера, отдавшегося на поруки религиозному фанатизму.

Обуреваемый этими мыслями, я продолжал идти по изуродованной земле, задыхаясь от тошноты каждый раз, когда из общей упаднической картины мой взгляд наталкивался на нечто омерзительное, как например та раздутая и подозрительно напоминающая печень субстанция, лопнувшая под моей правой ногой и обильно излившаяся кровью. Кисаме – счастливец в царстве мрака и безмолвия, не имеющий возможности увидеть этот постылый пейзаж – припал к обездоленной земле, пытаясь ощутить окружавший его мир. Моих шагов, казавшихся оглушительными в этой могильной тиши, он не почувствовал.

- Плохо выглядишь, Кисаме, - я произнёс это, подойдя практически вплотную, но он всё равно вздрогнул и начал мотать головой, ориентируясь на звук. Его направленное ко мне лицо ужасало и, слава богу, что он не мог видеть выражение моего в тот момент, потому что уродливая гримаса отпечаталась на мне, словно скальп, и вид её мало чем напоминал сочувствие к ближнему. Меня охватило чувство глубокого фатализма, и думаю, что не один я был отравлен им. Худшие опасения начали сбываться – и всё это было лишь началом. Я опустился на колени рядом с напарником.

Я знал, почему он выжил, но не хотел признавать это. Не хотел знать, что за полтора дня нашего здесь пребывания ситуация успела накалиться до предела.

Но, к сожалению, это было так.
Он был зафиксирован здесь.

И больше ни я, ни кто-либо ещё не были властны над его судьбой.

Небольшое отступление

Если бы ты видел Кисаме, какое отчаяние перед неизбежным отражалось тогда на моём лице. Жаль, что единственную возможность увидеть меня в смятении - в этом необъяснимом трепете перед будущем - ты упустил, хотя всё это время находился рядом со мной. И пока ты был слеп, я открывал перед тобой своё истинное лицо бесконечное число раз. Если бы не чернота, застилающая твой взор – ты увидел бы, как много человеческого сохранилось во мне, несмотря на зло, которое я причинил людям.

Но, может быть, это и к лучшему – когда зрение начало возвращаться к тебе, а раны затягиваться (никаких врачей и лекарств, разве ты не был удивлён?) - моя человеческая сущность вновь скрылась во тьме, настолько густой, что заглушала не только свет, но и звуки, ощущения, запахи. С каждым разом ныряя в этот непроглядный мрак, мне всё сложнее найти там своё «я», и меня не перестаёт преследовать мысль, что однажды я вернусь с пустыми руками. Или… не вернусь вовсе. Кто знает, как опасна пропасть, на дно которой мне приходится спускаться каждый раз? Иногда я бываю безмерно рад тому, что не могу там ничего разглядеть.


(Кисаме)

Мир не изменился, но я видел его по-другому. Не знаю, как объяснить это – некоторые вещи словно бы стали из другого материала, необычным на ощупь и взгляд. Почему-то мне казалось, что понять меня сможет Дейдара, но подходить к нему сейчас было слишком нецелесообразно. Хотя прошедшие события выели из меня огрызки бушующей злобы (как и из Дейдары – иначе почему он стал таким смирным?), при встрече друг с другом любой из нас мог вы вспыхнуть, словно мотылёк, прилетевший прямиком в пасть разгорающегося пламени.

Я не мог определить, в чём именно было отличие, так как смутно помнил, а какими же эти предметы были до моей временной слепоты, но чувство тревоги не отпускало. Я понимал патологию ситуации, но иногда поддавался безумному паническому порыву души, внимательно осматривая полусгнивший пол, нюхая окружающие предметы и методично прощупывая крошащиеся от старости стены. С одной стороны запах был узнаваемым, но в нём примешивалось что-то совершенно новое, какой-то металлический привкус. Даже поверхность казалась мне другой, словно дом решил свести меня с ума, вступив в тайный и незримый заговор.

Можно было подумать, что я до усрачки накачался наркотой и мои изменившиеся представления о мире - лишь чудовищное порождение диэтиламида лизергиновой кислоты или разрушающего сознание опиума. Иногда я действительно так думал, представляя, как мозг поглощает утопические картины мира, теряя способность находить действительность в потоке бесконечных галлюцинаций. И пока он видел сон, не отличимый от реальности, я корчился на полу пустой комнаты, издавая глухие стоны, разговаривая вслух и мастурбируя. Солоноватый запах чего-то кислого – запах моих собственных волос, которые за все эти недели полностью пропитались грязью и потом, а жир сальной шевелюры оставлял мокрые не засыхающие пятна на досках. Острая, отвратительная вонь идёт от мочи, давно разъевшей дерево на полу, а трупный запах - из моей собственной головы, гниющей и наполовину разложившейся от передоза дури.

Я думал об этих изменениях, и чем больше – тем чаще возвращался в дни своего мучительного выздоровления, наполненного стенаниями и беспомощностью; навечно окрашенного в воспоминания о рубцеватых шрамах и выкатившихся из орбит глазах, которых не смогли закрыть так и несросшиеся после взрыва веки.

Со мной происходили странные вещи – с того момента, как Итачи довёл меня до комнаты, моё тело погрузилось в состояние, подобное анабиозу - я не мог двигаться и говорить, биение моего сердца становилось тише с каждой секундой. Казалось, я даже не дышу, а жизнь во мне поддерживается на самом примитивном уровне, словно я перестал быть человеком, и функционирование моего организма проходило как у какого-нибудь простейшего. Амёба, кишечная палочка, стафилококк – в дни слепоты я бесконечно сравнивал себя с ними, в основном – из-за неспособности к движению, хотя кто сказал, что амёба всегда лежит на месте? Так я провёл два дня, и эти сорок восемь часов показались мне бесконечными.

Всё это время я был нещадно слеп и сцеплен оковами больничной койки, а стрелки часов, словно мне назло, ползли чудовищно медленно. Я знал это, потому что слышал их звук - растянутый и оглушающий рёв, длящийся секунду в насущном мире и несколько миллиардов лет в моей собственной вселенной. Я долго пытался определить, на что же похожа их поступь, и за длительный период постельного режима перебрал в голове множество ассоциаций. Вначале я сравнивал их с улиткой, что вязнет в собственной слизи, чуть позже они казались мне похожими на заброшенный машиностроительный завод, чьи гудящие механизмы одновременно зависли на одной оглушительной ноте. Когда невыносимая скука начинала изъедать меня, я воображал его муравьём, пытавшимся перейти через горную равнину или медленно оседающей пылью, чьё падение до земли занимает десятки веков. В конце концов, я представил его телегой без колес, чьи деревянные мощи крестьянин с мозолистыми руками пытался перетащить через людную площадь – и это стало апогеем моих сил. Несколько часов я жил этой ассоциацией, впитывая в себя оглушительный хруст песка под тяжестью передвигаемого деревянного экспоната, вид растрескавшихся ладоней мужчины, цеплявшихся за древесину, и его пальцев, впечатывающихся в поверхность гнилого и податливого материала, не ломая его, но продавливая под своей силой, словно телега несколько лет провела под водой. В мельчайших подробностях я замечал осыпавшуюся по землю труху, и во всевозможных красках передо мной открывалась панорама города. С высоты птичьего полёта я наблюдал за своим крестьянином, и он казался мне мелкой песчинкой среди людей, но опускаясь ниже, я видел его мужественный стан, заросшее волосами лицо, загорелые руки – и всё это рождало во мне какую-то душещипательную гордость.

Но – давайте говорить честно - сколько бы я не занимал себя этой игрой в ассоциации, время не текло быстрее – изнеможенный мужчина по-прежнему тащил свой неподъёмный груз, а пыль закручивалась в свирепом вихре, не достигая земли. Тягучая, липкая временная масса усыпляла разум – в густом месиве вязли мысли и желания, силы сопротивляться. Консистенция была настолько плотной, что иногда мне казалось: её можно зачерпнуть кончиком ножа и намазать на хлеб.

Вот вам и наглядный пример злокозненности слепоты – можно предполагать сколько угодно, и сколько угодно пытаться занять время, живя придуманными фантазиями, рождёнными в чреве воспалённого лихорадкой мозга - часы не изменят своего ритма, а разрывающая изнутри тоска не прервёт своего буйства.

Но, хоть результатов это занятие не приносило, я продолжал грезить об его истинной сущности, и, хорошо это или плохо, осознал её.

Вы когда-нибудь видели обезумевшего от старости человека? Надеюсь, что да, потому что тогда моя аллегория будет более понятной. Время было изъеденным морщинами лицом, принадлежащим старухе на пороге своей кончины – оно металось из стороны в сторону, забывая, в каком направлении необходимо идти и зачем вообще нужно это делать. Под гнётом этой старческой походки, я изнемогал, безудержно трясясь в агонии – не внешне, нет – внешне я был недвижим, но где-то под кожей во мне металась нещадная лихорадка, по силе своей превышающая чуму, тиф, оспу и холеру, взятых одновременно. Мою душу сквозило и рвало на куски - нечеловеческий зуд покрывал меня с ног до головы, он пожирал меня, словно паразитический червь, случайно занесённый в организм. Таково было моё бремя, но, разумеется, я не винил в этом время.

Возможно, что и я бы сошёл с ума, выполняя эту треклятую работу.

-

Словно чья-то гигантская борода покрыла мир своей сединой. Да, именно так. Седовласая белизна – вот что это такое. Дейдара поежился от холода, но не стал отходить от окна. Было уже десять утра, но марево не спешило оседать. Редко ему приходилось видеть настолько густой туман, державшийся так долго. Он не нравился ему. Плотная, застывшая пелена не позволяла увидеть предметы уже в пару кэн от дома, не говоря о происходящем за массивными воротами этого участка. Словно кто-то нарочно напустил на них дыма, чтобы застелить их взор и застать врасплох. Он знал это, потому что сам использовал дымную завесу после взрыва, чтобы лишить противника органов чувств, поместив в самое сердце тягучего, непроглядного покрова. Теперь он сам оказался на месте жертвы – такое у него было ощущение. Не отрывая пристального взгляда от тумана, он поправил спавшее с плеч одеяло и плотнее укутался в него.

Седое, стоящее перед его глазами полотно по-прежнему нервировало.

Иногда до него доходили отголоски голосов с улицы, звучащих словно из-за плотной стены – их глухое бормотание навевало на Дейдару завораживающее энигматическое чувство, напоминающее одновременно тоску по ушедшим временам и трепет перед чем-то необъяснимым. Из-за искажённого, доносившегося до него через туман звука, голоса людей стали казаться чужеродными, словно они говорили на языке каких-то далёких южных стран, в которых он никогда не бывал. Редкое эхо, расплывающееся по улице из-за особо громких возгласов, навевало мысли более странные и пугающие – словно некие силы пробудили почившего на том свете призрака, и тот нашептывал свои проклятия всему человеческому роду. И в тот самый час, когда его злые речи достигали чьих-нибудь ушей, на мир проливались несчастья: вот мать, родившая мёртвого первенца; вот задыхающийся от гипервентиляции лёгких старик; а видите грузовик, съехавший с мощёной дороги и направляющийся прямо к тропинке, по которой носятся дети, захваченные увлекательной игрой и не замечающие ничего вокруг? Дейдара буквально чувствовал липкое от страха лицо водителя за мгновение до того, как его громоздкая тура передавит несколько хрупких тел.

Но вот эхо исчезало, а вместе с ним стихало и бормотание выходца из могилы, и на короткое время мир снова обретал покой. Но, несмотря на тишину, несчастия всё равно крепились к людям, слушавших их, и ненадолго Дейдара задумался над вопросом - а что же приключится с ним самим?

Окно, как раскрытая западня, глянешь в него мельком, и взгляд застынет - тягучий дурман окутает тело на несколько часов, и не заметишь, как пролетят сутки, неделя, несколько лет. Дейдара старался не смотреть в этот блеклый прямоугольник света, но туман завораживал, приковывая к себе мысли, и сложно было удержаться от созерцания густой хмари, оседающей на мир, словно пепел после вселенского пожара.

Он не услышал ни шагов, ни равномерного дыхания чужака. Только спустя несколько минут, когда почувствовал холод рук на своей спине, он понял, что рядом всё это время кто-то находился.


-
(Итачи)

Я знал, что у порога столкнусь с этими алчными, голодными глазами, так страстно вожделеющими к смерти и разрушениям. Казалось, я даже видел их за несколько сотен кэн от дома. Их сияние ослепляло. Мне нравился их свет, такой яркий и, одновременно, хрупкий, мерцающий от непостоянства, готовый померкнуть передо мной, а потом вновь вспыхнуть с новой силой.

Я оказался прав во всех отношениях - дом встретил нас безудержным холодом и озлобленным лицом Дейдары, взбудораженным от разговора со своим драгоценным мастером. Но сегодня большая часть обжигающей ненависти была направлена не на меня – глаза подрывника ринулись к Кисаме и обглодали его силуэт до самых костей, неистово разглядывая бесчисленные раны.
Но в чудовищном взгляде этом не было ни удовлетворения, ни радости от осознания беспомощности своего врага – лишь ядовитая желчь, которая просачивалась в воздух сквозь его воспалённые белки. Она облепила мечника с головы до ног, и под этой тяжестью раны его опухали и кровоточили всё быстрее. Он не мог видеть этого, но чувствовал ли? Безусловно.

Ярость подрывника была дикой, практически остервенелой, и сдерживаться в моём присутствии ему становилось всё тяжелее. В его позе, мимике, нервных движениях рук явственно читалась тяга к уничтожению не только его, но и всего мира, которую он был готов воплотить в любую секунду. Лишь одно неверное движение со стороны Кисаме, один невинный раздражитель или неподобающий взгляд – сработай любой из возможных катализаторов, и запал его души охватило бы бесконечным пламенем.

Я мог бы поднести спичку к этому запалу, а потом отразить все его атаки, не открывая глаз, но сегодня мне больше не хотелось пачкать руки.

Я мог бы взглянуть на него, заключив в иллюзию цукиёми, и дать выплеснуть в нём своё буйство, но я не хотел, чтобы его исступлённая ярость сотрясала и этот непостоянный мир.

В конце концов, я мог бы сразиться с ним, не применяя мангекью - истощить его тело до потери сознания, но тогда его душу захлестнула бы другая реальность, более глубокая и неподвластная мне. Этого я не мог допустить, и, ввиду этих трёх ограничений, остался верен своему излюбленному решению.

Не зря же говорят, что молчание – золото.

-

Первой мыслью, посетившей кисаме, было «выпал снег». Нет, тонна снега, потому что всё за окном затянуло густым белым маревом, словно на улице бушевала настоящая пурга. Он удивлённо протёр слипшиеся веки, на какую-то секунду забывая об отсутствии своего правого глаза, и вплотную подошёл к окну, запотевшему от влаги. Снега не было. В мире стоял туман, а в небесах, похожих на раскуренный дым, сгустившийся над поверхностью земли, залегла седовласая хмарь. Люди стояли у своих окон, притянутые к стёклам, словно к удивительной картине. Этого Кисаме не мог видеть, но он чувствовал, что так и поступит каждый из них, если хоть краем глаза заметит творившееся явление. Потому что по земному шару катились белоснежные клубни, и в их парах прятались деревья и дома, улицы и страны. Слои воздуха сгустились, они оседали на поверхность земли, словно спавшая с неба вуаль. Всё в мире превратилось в белизну, изредка смешиваемую с сероватым куревом, но, не считая тех мест, мир был безукоризненно бел.

Он словно очистился.

Или надел белую маску.

-

Туман мог означать лишь одно, и в глубине души я сразу осознал это. Ядовитая марь не могла возникнуть просто так - она накликала беду на город, словно старая ворожея, кричащая на всех углах о гибели человеческой, слух о которой все будут считать мифическим, а старую каргу - сумасшедшей, пока чудовищное предсказание не сбудется, смерть не воцарит над землёй, и не наступит хаос.
Но на пороге своей гибли - разве кто-нибудь вспомнит о том, что был не прав?

Я не мог и предположить, каких размеров беда нас постигнет, но кое-что я знал точно.
Неминуемо к городу что-то приближалось.

@темы: собственное, фанфикшн

---

Около океана, при свете свечи; вокруг
поле, заросшее клевером, щавелем и люцерной.
Ввечеру у тела, точно у Шивы, рук,
дотянуться желающих до бесценной.
Упадая в траву, сова настигает мышь,
беспричинно поскрипывают стропила.
В деревянном городе крепче спишь,
потому что снится уже только то, что было.
Пахнет свежей рыбой, к стене прилип
профиль стула, тонкая марля вяло
шевелится в окне; и луна поправляет лучом прилив,
как сползающее одеяло.

@темы: поэзия

---

Глубина, часть 6

Название: Глубина
Часть: 6
Автор: Naive.Madman
Бета: koulens
Пейринг: Итачи/Дейдара, Кисаме/Дейдара (в мыслях первого)
Рейтинг: NC-21
Жанр: Grapefruit, Angst, местами POV, мистика, психология
Предупреждения: слеш
Дисклаймер: отказ от прав на героев. Какой-либо коммерческой выгоды данным произведением не несу.
Состояние: в процессе
Размещение: с сохранением авторства, ссылкой на оригинал
Саммари: Мы все просто слетели с катушек. Мы были на грани, и всё, что требовалось нам - спусковой крючок, запускающий механизм. По его сигналу мы были готовы убивать и трахаться; мы жаждали галлюцинаций, открывающих нам новые вселенные, позволяющих видеть то, что ранее никому не было доступно. Мы были в самой глубине развращающей бездны, обволакивающей нас и впускающей в своё нутро.
Но знали ли мы об этом?

Предупреждение для главы: своевольная интерпретация чувств и мыслей сасори
-


«Не может быть» – еле слышно прошептал подрывник себе под нос, разглядывая вошедшего гостя. Это существо могло быть миражом, призраком, фантастическим видением фата-морганы, чем угодно – только не реальностью, потому что единственный человек, чьё тело могло управлять уродливой куклой, восставшей перед ним, давно гнил в могиле, а душа его – Дейдара был уверен – жарилась в адовом котле. Но, тем не менее, Хируко (он изменился практически до неузнаваемости, но какое-то чувство подсказало Дейдаре забытое имя) стоял перед ним, раскинув гигантские костяные руки в стороны, словно хотел заключить подрывника в объятия. Само собой, будь это настоящий Сасори, такой расклад был бы невозможен. Скорее кукольник выколол бы себе оба глаза, чем показал напарнику, что человеческое ему не чуждо. Дейдара криво усмехнулся. Кто бы ни скрывал своё лицо за личиной Хируко, ему было интересно взглянуть на него и, если понадобиться, уничтожить. Но, казалось, таинственный человек не спешил оголять свою маску перед ним – безобразная кукла обездвижено застыла на пороге, из разверстанного её рта больше не доносилось ни звука, глазницы чернели пустотой. Механизмы, двигающие её тело, давно были мертвы, как и разум, контролирующий их. Но, несмотря на эту уверенность, Дейдара не спешил опускать руку с кунаем, чей металлический каркас приятно холодил его кожу, успокаивая, замедляя темп одержимо бьющегося сердца.

Однако, даже он не помог ему сохранить самообладание, когда деревянное тело склонило перед ним голову, словно павший солдат, а высеченное на кукле лицо, потерявшее всякое осмысленное выражение, медленно сдвинулось вниз – так бывало всегда, когда Сасори вылезал из своего безжизненного убежища, и именно в это моменты Хируко окончательно терял и без того скупое сходство с человеком, которым он был когда-то до встречи с безжалостным мастером. Звук, исходящий из нутра куклы и сопровождающий эту картину, заставил подрывника поморщиться. Он был похож на скрип развалистой телеги, ноющей и подскакивающей от каждого соприкосновения с неровной землёй. При жизни Сасори такого не было – тот заботился о своих марионетках, словно новоявленный папаша, лелеющий грудных младенцев, но с той поры прошло много времени, и доведённые до совершенства любящей рукой кукольника воины превратились в мутные от пыли артефакты, уже не имеющие право на существование. Дейдара видел очевидный результат этого обветшания: грозный когда-то воин теперь стоял перед ним, словно побитый пёс, скулящий у порога незнакомого дома в поисках своего хозяина.

Он с неприязнью наблюдал на открывшееся за уродливым лицом отверстие, чернеющее даже на фоне тёмного дерева, из которого была сделана кукла, и из-за этого казавшееся глубоким, словно кроличья нора. Тёмная дыра, полная непроглядного мрака так и молила всунуть в себя руку или хотя бы заглянуть внутрь, но Дейдара понимал, насколько это искушение может быть опасным.

Подрывник не успел насладиться этой секундной картиной, потому что вслед за лицом марионетки, сдвинулась и сплошь покрытая выбоинами деревянная маска, вызывая у юноши нарастающую градацию желаний: сначала зажмурить глаза, потом отвернуться прочь, и, наконец, убежать отсюда. Дейдара чувствовал жгучую потребность в собственном незнании, стремление оставить всё как есть – словно эта ситуация была карточной игрой, и он жаждал сохранить азарт победы, за секунду до того, как противник откроет ему свои карты. Виной всему этому была боязнь разочарования, хотя даже себе Дейдара не готов был признаться в этом. Его подсознание непреодолимо желало видеть кукольника, который всегда скрывался внутри исполинской громады, представшей сейчас перед его глазами.

«А не возможно ли было то, - задавался вопросом подрывник, - что вместе с восставшей из могильника куклой, вслед за ней явился и её создатель?» Эта надежда будоражила его, сжимая сердце в предвкушении положительного ответа. Один мертвец, сгнивший до самых костей, уже посетил его, так почему бы этой истории не повториться?

И когда странная, непривычная взгляду маска раскрылась до конца, оголив закутанное в мантию тело того, чей образ он успел вытянуть из далёких воспоминаний, подрывник вздохнул удовлетворённо.

- Я знал, что это ты, данна.

-

В свете дня их удлинённые тени казались сплетёнными друг с другом. Одна из них – громоздкая, словно силуэт Голиафа – принадлежала великану, оставляющему на траве гигантские отпечатки ступней, которые вскоре будут служить питьевым колодцем мелкому лесному зверью. Очертания этой тени были нечёткими, потому что её хозяину покоившаяся под ногами земля казалась палубой корабля в штормующем море, и он балансировал на ней, словно цирковой актёр на натянутой в высоте нескольких сотен кэн эластичной ленте. Вторая тень не казалось такой внушительной, но двигалась без колебаний – ноги её владельца, одетые в непривычные гэта заместо форменных сандалий, устойчиво ступали по мягкому грунту. Её силуэты, в сравнении с соседствующим исполином казались просто миниатюрными, но почему-то каждому редкому человеку, встречавшему на своём пути эту хромающую пару, она казалась призраком Давида, тащившего на своём плече падшего врага к публичному эшафоту. Помните ту сцену, где молодой воин, поразивший Голиафа одним ударом, отрубает титану голову мечом, принадлежащим ему же? Вот что напоминало это зрелище, но не кровавыми ранами на теле великана, не зверскими чертами его лица, и даже не бойней, которую тот проиграл, а только крохотной истиной, что сила не всегда заключается в том, кто больше и выше, что иногда корни её уходят к ногам совершенно обычного человека.

Но не будем углубляться в домыслы - наш уродливый двухголовый фантом продолжал шествие к дому, ждущего его с распростёртыми объятиями. Один из людей знал – дом сгладит раны, причинённые его союзнику, но за это благодеяние тому придётся заплатить немалую цену. Был ли он готов к этому?

А впрочем, им всё равно не предоставлялось никакого выбора.


-

Откровение
(Сасори)

Однажды утро просто не наступило. Всё заволокло смогом, и я задыхался в этой непроглядной темноте. То был какой-то обстрел, закончившийся неудачно, но… оставивший во мне след. Ночь царила у нас двое суток, и мгла дыма скрывала от нас солнечный свет. Эта картина отпечаталась во мне слишком надолго, чтобы я смог забыть о ней.

В детстве тебе рассказывали о смерти? Когда ты понял, что это такое? Большинство детей не воспринимают это явление всерьёз, они даже не понимают смысла этого слова. К сожалению, я не мог похвастаться той же особенностью. Я слишком рано осознал, насколько коротко отведённое человеку время – от рождения до кончины нас хватает лишь на пару драгоценных воспоминаний, всё остальное является лишь навеянной подсознанием конфабуляцией, запуском защитного механизма психики, который не позволяет нам слишком много размышлять о никчёмности собственных жизней. Мы словно мчимся в оглушительно грохочущем поезде, за шумом мотора и грязными окнами которого нельзя ничего услышать и разглядеть. Когда я осознал чудовищную угрозу смерти, это знание изменило меня и состарило. Я не мог думать ни о чём, кроме неё.

Мне не было и десяти лет, когда это произошло. До того момента я лишь поверхностно наблюдал за жизнью вокруг себя, принимая её как должное. Она казалась мне вечной и непрестанной, как солнечный свет или пустыня, окружавшая меня. Она была нерушимой иллюзией моих детских грёз, всегда одинаковой, а оттого - безопасной. Я наслаждался её равномерностью, являясь в этом плане уникальным ребёнком. Мне не нужно было ничего нового: ни игрушек, ни друзей, ни перемены обстановки – для получения наслаждения мне хватало однообразного пейзажа за окном, в неувядающей красоте которого я видел тонкую гармонию, превращающую мир в созвучную, насыщенную мелодию, наполняющую меня покоем. Изо дня в день я видел за окном песок, тянущийся далеко за горизонт – бесконечную сухую пустыню, настолько огромную, что все здания, построенные на ней, казались мне не больше спичечного коробка - и в моём сознании загоралась мысль о том, что никогда и ни при каких обстоятельствах этот песок не превратится во что-то другое и не изменит своё природное, первозданное начало. Не знаю, был ли я аутистом, постоянно находясь в своём замкнутом мире и скудно реагируя на происходящие вокруг меня события. Возможно и был, кто разберёт теперь? Я видел вокруг себя одни и те же стены, одних и тех же людей, одинаковые картины и книги, и всё это казалось мне вечным, наполненным нескончаемым потоком жизни. Мысль о смерти никогда не закрадывалась в мою голову, она никогда не терзала мне душу. Я считал, что буду вечно существовать в этом неизменном мире и наслаждаться каждым вдохом… До того дня. Тогда я впервые познакомился с этой дамой, не пощадившей моих юных чувств. Сложно описать, с какой безмерной силой она сотрясла окружавший меня мир, изменив его до неузнаваемости.

Первые несколько минут я не мог понять, что произошло. Почему бабушка Чиё отводит взгляд от меня, почему родители не возвращаются. Что означали те сочувствующие выражения лиц, крутившиеся вокруг меня? Случилось что-то плохое?

Тогда я ещё не осознавал могущества смерти, удары которой ещё никому не удавалось избежать, я даже не подозревал о её существовании! Какого же было моё удивление, когда я узнал, что все люди смертны, что на протяжении существования всего рода человеческого миллиарды людей жили и умирали, не оставив после себя ничего. Это подавило меня, уничтожило во мне любовь, которая переполняла меня тогда, и перевернуло мои представления о мире.

Я начал искать вечность во всём, что меня окружало, но в один миг предметы перестали казаться мне надёжными. Я больше не видел в них устойчивой соразмерности, я видел в вещах лишь бурлящий дикий поток, лишённый спокойствия и гармонии, изнашивающий их материю и ведущий к смерти. Я и сам был этим потоком – отвратительно буйным и никогда не останавливающимся. Моё течение было настолько громким, что кроме него я больше не слышал никаких звуков. Я был одержим этим потоком, я желал остановить его и увековечить. Под всем этим таился одержимый, полностью подчинивший меня страх смерти. Знал ли я об этом?

(Всегда.)

Поэтому я начал искать способы, замораживающие фонтан жизненных сил, такой мощный сейчас и безвозвратно усыхающий через десяток лет. Способы, останавливающие процесс роста и старения человеческих тканей. Поначалу это казалось невозможным, как и сама мысль о бессмертии, но я не мог сдаться так просто. Я чувствовал, что должен найти что-то, я не мог смириться с мыслью о собственной смерти. Бабушка Чиё дала мне подсказку, нет, скорее грандиозную идею, по своей сути близкую к фантастическому вымыслу, но теоретически возможную. Такой, по крайней мере, она виделась мне - девятилетнему мальчику, бабушка которого была мастером по изготовлению кукол. Дорогу к этому мастерству я прошёл по протоптанным шагам - наглядный пример всегда был перед моими глазами, и это сильно облегчало работу. Сначала я экспериментировал с обычными куклами. Создание «отца и матери» не удовлетворило моё детское любопытство и не превратило в жизнь мои первые замыслы. Внешне марионетки были похожи на родителей, как две капли воды, но внутри они оставались мёртвыми и пустыми, не имеющими ценности. Призрачные миражи хитокугутсу уже начали расплываться передо мной, но необходимых форм пока не обрели. Эта техника клубилась в недрах моего подсознания, имея эфемерный, периодически исчезающий силуэт, который укреплялся с каждым последующим шагом моих действий, развиваясь глубоко в сознании. Всё больше неудавшихся экспериментов наталкивало на эту мысль, пока в один день она не вспыхнула в моей голове, чёткая и подробная, как тщательно продуманный кем-то алгоритм или начерченная на листке бумаги схема здания, учитывающая все детали помещения. До этого момента я шарил в темноте, но эта идея была подобна свету внезапно загоревшейся лампы, которая осветила самые укромные закоулки моей души, в одно мгновение помогая найти то, что необходимо. Этот момент стал решающим.

Кукольник закончил рассказ и поднял глаза на бывшего напарника. Это был долгий разговор и он знал, что времени у них осталось немного. Сасори ему не сказал, но уже через несколько лет, когда один напарник в его жизни сменился другим, он вспомнил о своём давнем страхе смерти и первых попытках преодолеть его. Он смотрел на Дейдару, осуждая и оспаривая его. Всем нутром Сасори противоречил каждому слову, произнесённому подрывником об искусстве и жизни. Он глядел на него с высоты собственного опыта, называя глупым юнцом, неспособным здраво рассуждать и принимать верные решения.

Но в глубине души он восхищался его смелостью. Он не понимал, как можно было так спокойно принять жизнь, как нечто короткое, имеющее конец? Как можно было вкусить тающую на языке сладость жизни, а потом с лёгкостью принять и смерть, смирившись тем самым с собственной никчёмностью перед миром, существующим бесконечно?

Сасори не был готов признать своё человеческое несовершенство. Он был жаден, слишком жаден до жизни. И то, что он лишился радостей осязания, выбрав взамен своё непобедимое тело, чьи раны можно устранять без помех, а возможности постоянно улучшать, было следствием не того, что он хотел перестать чувствовать (хотя и этого тоже, ведь его первым самым сильным чувством была боль от потери обоих родителей), а того, что он хотел жить, жить бесконечно долго и никогда не умирать. Но ещё большего непонимания вызывало в нём то, что подрывник не только принимал свою участь, как нечто обыденное, но и сам искал её. Не имея за спиной никакого оружия, он бросался в самое пекло жизнеубийства, и после того, как мастер мысленно хоронил его, каким-то образом выходил из него непогибшим, каждый раз.

Кукольник не мог позволить себе такой роскоши. Ему не было суждено понять его - пока он не умер. Но даже тогда эта мысль преследовала его, прорываясь сквозь завесу тягучей пелены смерти.

-

Воздух, сотрясаемый речью Сасори, начал остывать. Тяжёлое молчание сгустилось между говорящими. Подрывник затаился в кресле, с интересом наблюдая за кукловодом. Его охватило радостное возбуждение от постигшего разум откровения.

- Расскажи ещё что-нибудь, данна, - сказал он, на что Сасори устало вздохнул:

- Идут твои сожители, - услышав эти слова, подрывник встрепенулся и повернул голову к настежь раскрытым сёдзи, мимолётно обводя взглядом пустующий перед воротами двор. «Ни одной живой души», - заключил блондин, невольно поморщившись на последних словах. Его пробил озноб, как только он представил, что мастер мог видеть этот двор совершенно иначе. Сколь многое вообще он видит после своей смерти? Дейдара не представлял, как глубоко мог проникать его взгляд, ставший острым, как у грифа, летящего на гигантской высоте, но видящего всё, что происходит на поверхности земли. Его раздражала лёгкость, с которой мастеру открывались тайны окружающего бытия – теперь все двери были распахнуты перед ним, в то время как подрывнику каждый раз приходилось ковырять зубочисткой в бесконечных механизмах замков, чтобы добраться до каких-либо ответов.

Чувствуя раздражение, Дейдара перегнулся через спинку кресла, стараясь разглядеть происходящее за оградой. Открывшаяся ему улица была словно выскоблена от людей и прочего живого смарда, но он не стал спрашивать у Сасори, откуда он знает о скором приходе его… Как он назвал их? Сожители? Дейдаре захотелось рассмеяться. Если бы Сасори знал, что с одним из этих сожителей он делит не только дом, но и постель – что бы он сказал ему?

- Мёртвые видят горазда дальше, чем живые, не правда ли, данна? – он усмехнулся, разворачиваясь к своему собеседнику и вновь опускаясь на место. Эту реплику Сасори наградил зловещей улыбкой, расползшейся по его бескровному лицу, словно змея. Раньше Дейдара никогда не видел ничего подобного на его лице, разумно полагая, что искусственное тело не способно на мимику, но сейчас он понял, что глубоко ошибался. Расплывшееся по деревянной поверхности ротовое отверстие выглядело омерзительно, и Дейдара отшатнулся. За тонкими, ровно вырубленными на гладком бруске губами скрывались белоснежные зубы. Ему стало любопытно, из чего они сделаны, но он озвучил совсем другой вопрос:

- Ты видишь их, потому что они мертвы? - его голос был спокойным, но внутри всё бунтовало от ярости: «Чёрт тебя подери, если это не так».

Когда Сасори равнодушно качнул головой, ярость ослепила Дейдару кровавой вспышкой. На мгновение он застыл, не веря в услышанное. Как бомба, за долю секунды стеревшая с лица земли целую площадь, до отказа забитую людьми, могла не уничтожить его? Воспарив высоко над городом на своей глиняной птице, он практически видел, как та летела прямо в открытую от удивления рыбью пасть, как акульи глаза готовы были прогореть от сияния, исходившего от неё.

- Они оба живы, - добавил покойник, дождавшись, пока челюсти Дейдары перестанут сжиматься с силой металлорежущего станка, - хотя Кисаме сильно пострадал. Эти слова блондин проигнорировал, со злостью впиваясь пальцами в спинку дивана. Сасори заметил, как тонкая обивка начинает прорываться под силой острых ногтей.

- Если тебя это удовлетворит, ты был близок. Думаю, он запомнил урок.

На это подрывник лишь разочарованно отвернулся.

-
- Что происходит с погодой, Итачи-сан? – вокруг них взревел ветер и сорванные с деревьев листья забили ему в спину. Мечник плохо видел и слышал, но чувствовал по-прежнему превосходно.

- Всего лишь дождь начинается, Кисаме, - Итачи остановился и удобнее перехватил его руку. - Осталось немного идти - я уже вижу дом.

Кисаме удовлетворённо вздохнул – дорога, утром занявшая у него лишь несколько минут, теперь казалась ему бесконечной. Перед глазами всё было черно, и он не мог сосредоточиться на своих ногах – те подгибались, словно чужие, как будто его тело перестало ощущать себя.

Итачи давно смотрел за ним, но он этого не замечал, как и не замечал ещё кое-чего, ускользнувшего от него из-за слепоты и глухоты, навалившихся сразу. Того, что вызывало у кланоубийцы тихий ужас.

Куда делись все люди?

-

- Они смогут увидеть тебя? – после яростных проклятий, посланных в адрес обоих ниндзя, возвращавшихся в дом, Дейдара немного успокоился и теперь полулежал на диване, устало примкнув лицом к изогнутой спинке каркаса. Звук его голоса казался приглушённым.

- Видят только те, кто умеет смотреть, - произнёс Сасори и, заметив в глазах бывшего напарника блеск, добавил: - Это могильник, Дейдара. Здесь обитают тысячи мертвецов. Ты увидел хоть кого-нибудь, кроме меня, пока я не показался сам? – услышав эти слова, подрывник замер. Сасори усмехнулся. Блондин вновь поёжился от открывшейся ему гримасы. Что-что, а некоторые вещи куклам лучше не делать. «Особенно мёртвым куклам» - добавил он про себя, отводя взгляд от изуродованного лица, а вслух говоря:

- Когда они будут здесь?

На секунду бывший кукловод задумался:

- Не больше, чем через пять минут, - подрывник издал ещё один разочарованный вздох.

- А мне пора идти, - произнёс Сасори, но не сдвинулся с места. Разобранный Хируко так и остался стоять посреди коридора. Блондин кивнул:

- Приберегите для меня местечко в аду, данна.

Сасори ничего не ответил – его тело больше не двигалось. Дейдара думал, что уйдёт он так же, как и пришёл, но ошибся. Тот просто начал растворяться в воздухе. Дейдара видел, как тело его бледнеет, теряя краски, и прежде, чем оно пропало целиком, поставил ещё один вопросительный знак:

- А Итачи умеет смотреть, данна?

Он понял, что задал верный вопрос, потому что Сасори, секунду назад абсолютно неподвижный, вдруг дёрнулся, останавливая свой уход, и рассмеялся. По-настоящему рассмеялся. И подрывник понял, что по сравнению с этим смехом его улыбка была просто ангельской.

- Умеет, - практически прошипел кукольник, хрипло растягивая слова. - И знаешь, наверное, он делает это даже лучше, чем я. - Он хотел сказать что-то ещё, но тело его окончательно отказало: нижняя челюсть отпала, глаза закатились вверх. Громоздкий силуэт Хируко расплылся по комнате и испарился, опережая Сасори на несколько секунд. Призрак мастера ненадолго остался в комнате, но вскоре тоже исчез.

Дейдара остался один. Стены комнаты начали сжиматься, и подрывник закрыл глаза.
Где-то вдалеке слышался шум дождя, а близко - шепот его ненависти.

@темы: собственное, фанфикшн

---

Глубина (5)

Название: Глубина
Часть: 5
Автор: Naive.Madman
Бета: koulens
Пейринг: Итачи/Дейдара, Кисаме/Дейдара (в мыслях первого)
Рейтинг: NC-21
Жанр: Grapefruit, Angst, местами POV, мистика, психология
Предупреждения: слеш
Дисклаймер: отказ от прав на героев. Какой-либо коммерческой выгоды данным произведением не несу.
Состояние: в процессе
Размещение: с сохранением авторства, ссылкой на оригинал
Саммари: Мы все просто слетели с катушек. Мы были на грани, и всё, что требовалось нам - спусковой крючок, запускающий механизм. По его сигналу мы были готовы убивать и трахаться; мы жаждали галлюцинаций, открывающих нам новые вселенные, позволяющих видеть то, что ранее никому не было доступно. Мы были в самой глубине развращающей бездны, обволакивающей нас и впускающей в своё нутро.
Но знали ли мы об этом?

(Предупреждение для части: возможна "альтернативная анатомия")

Гость

Дейдара лежал на старом, продавленном кресле в гостиной, раскинув руки в стороны и разомлев от удовольствия. Шероховатая поверхность этого лежбища насквозь пропахла запахом пыли и сырости, но подрывнику нравился холод, исходивший от него, поэтому даже затхлое зловоние не мешало ему наслаждаться прохладой. Ему нравилось расковыривать его изъеденную молью набивку, подолгу катая в руках шарики ватина. Изредка натыкаясь на мелких, древесных жуков, прячущихся в складках плотной ткани, он давил их подушечками пальцев, удовлетворённо вслушиваясь в еле слышный хруст надкрыльев. Не считая этого звука, в доме было тихо. Кисаме не было - Дейдара надеялся, что совсем. Он был почти уверен в этом, хотя сквозь завесу густого, тёмного дыма было сложно что-то рассмотреть. Итачи куда-то пропал, на счёт него подрывник не мог сказать ничего конкретного, но это его не тревожило. Скоро очередь дойдёт и до него. Поймав себя на этой мысли, он улыбнулся. Долгое время он берёг свою ненависть, живя и дыша ею, но, похоже, настало время выплеснуть её в своём самом откровенном из обличий. Дейдара добрался до металлического каркаса и начал водить по нему отросшими ногтями. Ворвавшийся в открытый дневной проём ветер приятно холодил кожу.


Внезапно, вдалеке послышались чьи-то шаги. Дейдаре они показались смутно знакомыми, но тональность движения была слишком необычной, чтобы принадлежать Кисаме или Итачи. Дейдара распахнул глаза, направляя их в сторону шума, который, приближаясь, становился всё более отчётливым, вызывая у подрывника болезненно-острое ощущение дежа вю. Ему казалось, он слышал этот звук тысячи раз, но настолько давно, что воспоминания о нём успели погрузиться в самую глубину его памяти, захоронившись под отголосками других, более свежих событий. Дейдара замер, напряжённо вслушиваясь в странные звуки. Они не были похожи на шаги обычного человека – скорее на скрипение огромной старой колесницы, с тяжестью ступающей по земле, но почему-то юноша был уверен, что за этой механической личиной стоял некий деятель, чья личность не́когда была знакома ему, как своя.

Но кто это мог быть?

Пока он размышлял, человек подобрался ближе к дому, и только сейчас подрывник понял, насколько велики были его размеры – он отчётливо слышал грузные шаги, которые оставлял незнакомец, практически видя в своём воображении, как на дорожке, ведущей к дому, остаются глубокие отпечатки ступней гиганта. Всё это время Дейдара лишь удивлялся гротеску созданной картины, но когда громоздкая и бесформенная фигура показалась в полупрозрачных створках сёдзи, его кольнуло чувство опасности. Мгновенно выскользнув из кресла, он укрылся в тени восточного коридора, руками уже разминая застывшую глину. Что-то гигантское, имеющее нечеловеческие размеры, пыталось пробраться к нему; он чувствовал, что существо делает это с трудом, но не слышал его дыхания, словно делало это не живое создание, а нечто мёртвое, механическое, лишённое духовной сути. Его тень приближалась с каждой секундой, разрастаясь и вызывая в памяти отклики чего-то забытого - упущенной из вида мелкой детали, из-за которой терялся смысл целой картины.

Он понял, что это было, когда створки сёдзи, повинуясь движению деревянных пальцев, распахнулись. Зрачки подрывника расширились

(как можно было не вспомнить?)

Готовая белокрылая бомба выскользнула из трясущихся пальцев. Низкий голос, за прошедшее время так сильно погрубевший и звучащий так, словно вместо рта у него была скрипящая пустыня с песком, но по-прежнему легко узнаваемый, насмешливо произнёс:

- Что, паршивец, уже успел наложить в штаны?


Месть
Часом ранее
(Кисаме)

Я видел заполненную людьми улицу, насыщенную резкими криками и звуками. Под моими ногами скрипел песок, до слуха доносилось тихое сопение обиженных детей, а в голове отпечатывались звуки рынка: шуршание денег, похожее на шелест жухлой листвы, хлопки от столкновения потных ладоней лавочников и покупателей, сливающихся в рукопожатиях. Их горящие от выгодной сделки глаза сверлили мой затылок. Это была обыденная сцена, полная живости и заурядности, составляющая уклад жизни. Огромная гудящая толпа, своими звуками напоминающая несмолкаемый пчелиный рой, обтекала меня со всех сторон. Отдельных людей в ней не существовало – плотная масса затягивала их внутрь, и они впадали в неё, словно мелкие ручейки в русло крупного водоёма, сливаясь с ним воедино и подстраиваясь под его течение. Казалось, безмятежное спокойствие людей и их приподнятое настроение ничто не смогло бы нарушить. Ни один звук, ни одно действие не предвещало беды. Но, тем не менее, она ворвалась в этот будничный людской маскарад, искалечив его и разрушив идиллическую картину.

В одно мгновение высокая тень сгустилась над бурлящим людским потоком, её чернеющие очертания расползлись по краям и заострились, а сама она – прижатая к земле и ставшая вдруг неподвижной, как будто налилась тяжёлым свинцом. Несколько человек задрали головы вверх, но, в основном, это изменение произошло для публики не замечено, - из её глубин по-прежнему доносились шорохи, голоса и радостные вскрики. Замерев, я остановился посреди дороги, – никогда не подводимый инстинкт сигналил об опасности, и я напряжённо вглядывался ввысь, стараясь понять, в чём именно она состояла. Мужчины и женщины сталкивались со мной, врезаясь в спину, задевая мои плечи и наступая на ноги. Их недовольное ворчание обволакивало и усыпляло. Небо было скрыто за белоснежными, легко парящими по направлению ветра облаками. Картина была настолько умиротворённой и наполненной пасторальными представлениями, что все подозрения невольно улетучивались вверх, в воздушные и невесомые владения Нефелы. Успокоенный, я был готов опуститься на землю и вернуться к своим делам, как внезапно из-под перистых облаков вылетела огромная глиняная птица. Я замер в ужасе.

Сделать я ничего не смог - взрыв был мгновенным и ослепляющим, словно молния, чьи движения невозможно отследить - я не успел бы даже заметить его, не оставь он после себя таких последствий.
Первое, что я увидел – слепящую вспышку, несопровождаемую никакими звуками. Перед глазами возникло огромное, режущее сетчатку глаза, световое пятно. Оно не имело никаких цветов и оттенков, а было лишь сгустком ярчайшего сияния, насквозь пронзающего веки. Неожиданно я почувствовал, как свет проходит сквозь мою голову, и внутри головной коры всё словно взрывается - излучаемое взрывом свечение неожиданно превращается в заострённое лезвие жара, бурящее в моём мозгу необъятную дыру. Меня рвёт, и горячая, словно подогретая взрывом, жидкость обжигает мой подбородок. Под натиском невыносимой боли мне начинает казаться, что венечный шов, соединяющий кости моего черепа, расходится под давлением, лобовина начинается раскрываться, и сквозь узкую щель показывается мягкая кожица фиброзной ткани гладкая и эластичная. Я изо всех сил сжал голову руками, но ощущение не прошло. Когда вспышка становится ещё ярче, я почувствовал нечто более реальное и сильное, - её свет начал сжигать оболочку моих глаз. Я попытался закрыть веки, но моё лицо словно парализовало.

Обездвиженный, я стоял прямо под ударами света и осязал, как мои размягчённые белки плавились в этом котле, вызывая гифему, под влиянием которой радужка разрывалась, а её цветная оболочка растекалась по всему глазному яблоку. Бесконечная боль пронзала меня. Казалось, каждую частичку моего изнеможенного мозга заполняло излучаемое взрывом сияние, режущее и разрывающее изнутри. Внутри головы что-то лопнуло, и я тут же представил, как растерзанные лоскутки соединительных тканей свисают сквозь разломы треснутого черепа. Я был слеп, но видел это так же хорошо, как если бы смотрел на себя со стороны. Прогоревшие глазные яблоки никак не влияли на воображение, и в моей голове разворачивались картины, достойные изумления. Я терял разум, и мне казалось, что раздувающийся мозг, под натиском которого швы черепа расходились всё больше, являлся неизведанным миру распускающимся цветком, чьи стебли разрастались, словно сорняки. Сквозь раскрывшуюся, словно бутон, черепную коробку, аромат его нектара поднимался вверх тонкой дымкой, наполняя собой воздух. А под силой его корней мой череп, в одно мгновение превратившийся во что-то хрупкое, слабое, не имеющее силы, затрещал, словно ломающийся пополам сучок.

Сказать, что мне было больно, значит не сказать ничего. Тело горело в лихорадке, мне казалось, что кости переламываются, словно тонкие ветки сакуры на сильном ветру; я ощущал, как сломанные рёбра впиваются в мои лёгкие, перебивая моё дыхание, и чувствовал, что внутренние органы судорожно сжимаются под натиском моих собственных костей. Я разрывался на части и должен был давно умереть, но почему-то до сих пор мыслил и чувствовал.

Я проваливался в забытье, но не понимал этого. Отголоском сознания я чувствовал, как что-то мерзостное блуждало по моему телу, словно скользкая змея, чьи прикосновения вызывают протяжные волны отвращения. Она будто разыскивала опору, в которую можно было впиться и высосать из неё все соки, необходимые для собственной жизни. Но я вовсе не хотел быть этой опорой…

Постепенно сияние, возникшее перед моими глазами, меркло, а изображение, созданное воспалённым разумом, погибало. Ещё несколько мучительных секунд и мой разум наконец-таки канул в небытие.

-
За несколько часов до взрыва

Дейдара морщился, чувствуя на лице прикосновения ледяных пальцев Учихи. Тот злился на него, потому что рана на губе вновь начала кровоточить, хотя с прошлой обработки прошло не больше суток. Всё потому, что блондин постоянно ковырял её языком – инородное ощущение швов было слишком необычным, чтобы можно было привыкнуть к нему так быстро. Почувствовав на губах медный привкус, подрывник пытался сделать всё сам, но Итачи сразу же перехватил его руки и оттолкнул их движением, подобным тому, как отгоняют навязчиво жужжащих над ухом мух. Аккуратно, но без намёка на бережность, Учиха заново сшивал разорванные обрывки кожи, а Дейдара молча терпел боль, наблюдая за глазами Итачи сквозь опущенные ресницы. «Черны, как адовы бездны, - думал юноша, - и настолько же непроглядны. Что за богомерзкие глаза, за которыми вечно царит ночь, но не видно ни зла, ни добра?». Так ли рациональна была его ненависть к нему, как казалось ему раньше? Есть ли смысл в том, чтобы ненавидеть дождь, небо или ночь, если ипостасям этим нельзя навредить и победить их? Эти явления не имеют разума - ненависть к ним обернется тотальным поражением. Не так ли и с Учихой? Чем руководствуется он, совершая свои поступки?

Он понимал, какой очаг всполыхнул эту злобу к Итачи внутри него. Это была не чужая сила, во много раз превышающая его собственную, и даже не унизительная боль первого поражения. Это было одно только равнодушие со стороны того, чьё признание он стремился получить. «Просто признай меня равным, - думал он, - признай, и я смогу побороть это невыносимое пламя, что сжирает меня изнутри; жить дальше, не оглядываясь назад. Разве я многого прошу?» Но Учиха не собирался уступать даже в мелочах. Он не показывал никаких эмоций, но смотрел на него сверху вниз, не принимая всерьёз. Словно он был насекомым, которого противно давить. Но было одно «но», которое возрождало в нём надежду. «Совсем недавно он показал, что некоторые вещи, совершённые с этим же насекомым не вызывают у него никакого отвращения» - растянутая во весь рот улыбка Дейдары грозила превратиться в гримасу, но он не замечал этого. Это была слабость, и даже осознание того, что его этой слабости подчинили, не мешала чувствовать Дейдаре самодовольство. Для него это означало лишь одно – у мужчины, находящегося рядом с ним, желания были такими же низменными, как и любого другого живого существа. Он не был сверхчеловеком. Он не был богом. Он не был дождём, небом и ночью. Он был сраным уродом с гонадальным взрывом в организме. И это смешило Дейдару. Уверенность в скорой победе вернулась к нему. Он даже мог позволить себе немного расслабиться и во второй раз проверить либидо кланоубийцы.
Подрывник усмехнулся, заметив, что руки Итачи давно уже бездействуют, но взгляд пристален и направлен прямо на него. С тех пор, как он раскрыл его секрет, вид этого человека больше не вызывал в нём трепет. Дейдара задержал дыхание от собственной смелости и приблизился к лицу Учихи. Их губы соприкоснулись. Под одной из рубашек сердце забилось сильнее, но блондину было плевать на это.

Потому что Учиха начал отвечать ему.

-

Неистово насаживаясь на его член, Дейдара болезненно стонал, ощущая в себе удивительное чувство заполненности, к которому он так и не смог привыкнуть в прошлый раз. Руками Итачи крепко удерживал его бёдра, задавая нужный темп. Мир перед глазами вспыхивал яркими красками, которые, то насыщались густыми, пылающими тонами, то становились нежными, еле заметными. Все предметы в доме приобрели необычную резкость, которая превращала их углы в острейшие лезвия. Волосы Дейдары разметались по спине, прилипая к мокрой от пота коже. В какой-то момент Итачи схватил их и оттянул назад, заставляя Дейдару запрокинуть голову, открывая для себя чувствительную кожу шеи, которую он начал покусывать и обводить языком. Подрывник дрожал от наслаждения. Член внутри него пульсировал, с каждым толчком нажимая на простату и доставляя необыкновенное удовольствие. От эйфории, охватившей его, на глаза наворачивались слёзы. Яростно вцепившись в плечи Итачи, раздирая его кожу ногтями, он насаживался на член до самого основания, не сдерживая стоны блаженства.

Когда он практически достигнул пика, Итачи изменил их положение - приподнявшись с дивана, и, держа разочарованного блондина на весу, он опрокинул его на мягкую обивку. Положив его ногу к себе на плечо, он начал вколачиваться в него, до боли стискивая хрупкое тело в своих руках. Взгляд Итачи уже не блуждал по его телу, а смотрел прямо в лицо своему партнёру – на его пухлый, стонущий рот, белую кожу, покрытую испариной и, на удивление опасные, притягивающие своей глубиной глаза, покрытые пеленой слёз. Они будто бы не участвовали в этой вакханалии: несмотря на дымку наслаждения, через которую им приходилось смотреть на мир, они неотрывно наблюдали за каждым движением кланоубийцы, не мигая и не отводя стылого взгляда. Несколько секунд они жадно следили за ним, пока тело подрывника ненасытно принимало его в себя. Когда Итачи нагнулся к нему, накрывая его губы глубоким поцелуем, зрачки Дейдары невообразимо расширились, а последний стон повис в воздухе.

Спустя минуту Итачи кончил сам, изливаясь в податливое, мягкое тело.

(Кисаме)

Когда я возвращаюсь в сознание, меня окутывает белая тьма. Вы поймёте, что это такое, если закроете глаза и посмотрите на яркий дневной свет. Именно это я вижу перед собой сейчас - темноту, сквозь которую просачивается сияние. Только её и ничего больше. Первым делом мои руки подбираются к голове. Медленно перебирая ворох волос на макушке, я ощупываю её на предмет повреждений. Мои пальцы умело обшаривают каждый сантиметр затвердевшей кожи, потерявшей чувствительность. Когда поначалу я не нахожу открытых ран, всё произошедшее вдруг кажется иллюзией, насильственно вызванной моим воображением, вследствие травмирующего психику взрыва.

В памяти всё ещё сохранились те мерзостные ощущения вытекающей из органов слизи, лопнувшего мочевого пузыря и, самое главное, раскрывшегося черепа. Я словно был вывернут наизнанку и не только в физическом плане. Мне казалось, будто весь мир лицезреет глубоко запрятанные моим подсознанием чувства и мысли, которые были безжалостно вытащены наружу, и там, корчились и извивались от яркого дневного света, который освещал каждую клеточку их тел, раскрывая их потаённые секреты. Пережив это чувство снова, я вздрогнул, но быстро взял себя в руки. Я глубоко вздохнул. «Итак, произошёл взрыв. Он ослепил меня, и я потерял сознание на … несколько часов? Минут?» - я не мог оглядеться по сторонам и определить, какое сейчас было время. Но я мог вслушаться.


Понимая, что слух мой также изрядно пострадал (шорохи, издаваемые моим собственным телом, доносились до меня словно через плотную стену), я аккуратно перевернулся на бок и приложил ухо к земле, в надежде почувствовать едва уловимую вибрацию земли, которая могла бы сообщить мне, не суетятся ли вблизи люди, оказывая помощь пострадавшим. Кожей ощущая щекочущие песчинки почвы, я замер всем телом, на несколько секунд сливаясь с пыльной дорогой.

Чем дольше я лежал на всё ещё горячей от солнца земле, тем яснее осознавал, что вокруг меня процветает безмолвие, ясное и нерушимое, угнетающее мир своей сквозящей тишиной и нарушаемое лишь резкими, безустанными порывами ветра.

Не нужно было являться зрячим, что бы понять, что происходило в окружающем меня месте. Я не слышал голосов и стонов раненых людей, не слышал звуков толпы, криков птиц, шума прибоя. Вокруг меня полноправно царили смерть и разруха, и их существование было наполнено запахами гниения и разложения мёртвых останков, тонким привкусом крови на растерзанных губах и бесконечной, подавляющей сознание пустотой, которая сквозила из воздуха, пропитывая собой всё моё существо.
До этого момента я не осознавал истинную силу взрывов, считая их ребяческими выходками мальчишки, неспособного на ближние бои, но сейчас мне начинало казаться, что никакое другое явление не может сравниться с этим, и я понял, почему Дейдару так привлекало это занятие.

Оно очищало.

Я засмеялся и поднял голову с земли.

Мои руки вновь вернулись к осмотру. Проскользнув над колючим ёршиком волос, они сместились к макушке, очертили её невесомым прикосновением и поднялись выше. В этот момент я понял, что всё далеко не так хорошо, как я себе представлял, потому что пальцы на моей левой руке окунулись в какой-то размягчённый разлом за виском, сочащийся горячей жидкостью. Я успел погрузить указательный и средний пальцы на одну фалангу внутрь, пока кожа на них не столкнулась с торчащим обломком кости, и не повредилась об него. Сердце пропустило один удар, и я одёрнул руку. Очень ясно почувствовал, как под кожей пульсирует височная мышца. Боли я не ощущал - благодаря запретной технике моя голова полностью потеряла чувствительность, но это вовсе не означало, что на мне не было серьёзных (смертельных?) повреждений.

- Плохо выглядишь, Кисаме – голос Итачи возник из неоткуда и начал стремительно ко мне приближаться. Я вздрогнул от неожиданности.

- Это точно сделал Дейдара? – я до сих пор не мог поверить в то, что произошло. - Вы видели когда-нибудь такую силу? – я обвёл руками окружавшее меня безмолвие, пытаясь представить, что творится за плотными сгустком черноты, сосредоточенным под моими веками.

- Ты порядком разозлил его, - я почувствовал, как Итачи присел рядом со мной на корточки, разглядывая моё лицо. - Поднимайся. Я доведу тебя до дома, - на мой вопрос он так и не ответил.

- Хорошо, – я не удержался и на одном дыхании произнёс, – но я ни хера не вижу.
Итачи издал какой-то странный, фыркающий звук:

- Я заметил. Твоё лицо… - до конца я не дослушал. Мои руки уже зашарили в районе шеи, перебираясь всё выше и вздрагивая от каждого прикосновения. Ощупывая непонятный ком костей, возникший на месте моего лица, меня передёрнуло. Готов был поспорить, что выглядел он как перемолотый медвежьей пастью кусок мяса, растерзанный острыми зубами, но не дожёванный до конца.

Под левым глазом, наполненным непонятной липкой жидкостью, свисала расплющенная сосудистая оболочка, похожая на кусок желудочной слизи, намертво застывшей и отвратительно холодной. Я мог бы даже сказать о её вкусе - стекающее по щекам вещество попадало прямо к моим окровавленным губам и там, смешиваясь со слюной, проскальзывало в воспалённое, распухшее горло. Оно не имела ничего общего с некогда упругим и плотным глазным яблоком.

Мой нос превратился в гору переломанных костей, торчащих из-под кожи. Носовая кость была сломана, малые хрящи стёрты в порошок. В тонких разрывах кожи сияли эластичные мыщцы, гладкие и приятные на ощупь – совершенно целые, не задетые осколками и торчащими изнутри костями. Я проверил шею. В кожу впивались стёкла, она рябела ожогами и кровоподтёками, но артерии остались нетронутыми. Ярёмная вена судорожно продолжала гонять кровь по моему телу. Удивительно, что она не была ничем задета. Впрочем, нетронутую артерию компенсировал мой затылок, превратившийся в один огромный слипшийся кровяной кусок, из которого торчали обрывки кожи и волос. Ощупывая свою многострадальную голову, я не понимал, на чём держится мой череп. Возможно, кожа головы и сетка вен как-то скрепляли мою расшатавшуюся, как старый бесполезный болт, черепную коробку; я не чувствовал боли – и это сильно затрудняло «диагноз». Под правым глазом торчал кусочек металла. Он находился прямо под глазным яблоком и входил под него, должно быть, лишь на парочку бу, что могло означать – зрение потеряно не бесследно. Возможно, он пережимал какой-нибудь нерв своим острием и его необходимо вытащить как можно быстрее, с врачебной помощью, разумеется. Итачи неторопливо ждал окончание моего осмотра. Я не мог не спросить его.

- Всё настолько плохо выглядит?

Долю секунды он молчал, обдумывая свои слова.
- Скажем так, лекарю ты доставишь очень много хлопот. Поднимайся. И заверни свои кишки на место, – чертыхаясь и проклиная про себя мстительность подрывника, я начал шарить по животу. Тонкая кишка, на ощупь напоминающая переваренного и полого внутри червя, выскальзывала из рук. Наблюдая за моей нелепой вознёй, Итачи спросил:
- Ты воспользовался техникой, что бы заглушить боль?

Заталкивая внутренности на место, я ответил:
- Да. Рефлексы сработали автоматически. А что с остальными людьми, Итачи-сан? Они мертвы?

- Здесь больше никого нет

-Что значит нет? – я с удивлением посмотрел на него (точнее туда, где он предположительно находился) и, разумеется, моё красочно показанное удивление было немного подпорчено свисающими со всех мест кусками кожи и застывшими сгустками крови. – Здесь была целая толпа народу, когда всё это произошло.
Внезапно я почувствовал, что Итачи отводит взгляд. Неожиданно его бархатный, очень низкий голос звучит прямо у моего уха.

- Это был не совсем обычный взрыв, Кисаме. Не из тех, что он делал раньше – гораздо более опасный. Пожалуйста, попробуй встать и постарайся не задавать вопросов, хотя бы сейчас.

Его голос был необъяснимо мягким, лишённым равнодушия. Его руки помогли мне подняться.
Медленно, опираясь на неожиданно сильное тело и слушая его указания, я побрёл к дому.
Внезапно я вздрогнул. Чередой вспышек в моей голове пронеслась картина из детства, очень далёкая и практически забытая. Она вынырнула из моего подсознания так неожиданно, что чуть не сбила меня с ног. Я ненадолго замер, и Итачи терпеливо остановился рядом со мной. Перед глазами застыло воспоминание о кровавом зрелище, которое предстало передо мной в своём самом дьявольском обличии, поражающим своей откровенностью и наводящим ужас.

Это было тяжёлое время для деревни – враждебное взаимоотношение с соседствующими странами не давало Ягуре покоя. Людей не хватало, и зачастую на задания отправляли детей, совсем ещё неокрепших и слабых, изучивших лишь самые основы искусства шиноби. День, который всплыл у меня в памяти, был как раз таким. Профессиональные бойцы были заняты в ближних боях с врагами, удерживая оборону Кири. Медики залечивали многочисленные раны немногочисленных бойцов, сумевших выбраться живыми из цепких рук противников. Высшие мастера тайдзюцу и гендзюцу с успехом сражались на границах деревни, но вражеских отрядов не убавлялось. Тогда на задание отправили команду десятилетних учеников, сильнейших в своей возрастной категории. Но, разумеется, их сил оказалось недостаточно, чтобы противостоять подразделению бойцов из Ивагакуре. Они должны были только отвлечь врагов на некоторое время, пока настоящие ниндзя не прибыли бы на помощь. Они ушли в час дня, провожаемые обеспокоенными матерями и так и не вернулись.

Для нас - тогда ещё учеников младшей школы ниндзютцу, этот день был страшнейшим, потому что спустя двое суток их искалеченные, порубленные на куски тела показали именно нам. Я помню распухшие от многочисленных ударов лица, переломанные хребты, бесконечно вывихнутые запястья, застывшие в самых ненатуральных позах изломанные спины, отрубленные ноги. Я видел поседевшие от долгих пыток волосы, но, что самое страшное, редели они на головах маленьких ребят, чуть старше меня, прикрывая собой их тщедушные детские тела. И кровь, море крови, бесконечное месиво густых, медленно сползающих с лица алых сгустков. Мне не было их жаль, вовсе нет – уже тогда я был достаточно жестоким ребёнком, но я был глубоко поражен. Издевательства, причинённые им, поистине могли называться зверскими. Наблюдая за этим зрелищем, многие ученики расплакались, за что учителя хватали их за шкирку и носом утыкали прямо в раздробленные мясные лица. Они пытались показать нам, насколько серьёзной была обстановка, и как сильно накалились отношения между деревнями. Они вкладывали в нас обжигающую ненависть, заставляя чувствовать отвращение по отношению к нашим врагам. И мы чувствовали его. Под толстым слоем страха в нас возгоралась ненависть – пока что лишь маленькая искра, которая с течением времени грозила превратиться в ярко пылающий пожар, молящий об отмщении.

О том, что они были убиты и изувечены не вражеским поселением, а собственными наставниками, я узнал гораздо позднее, когда ненависть ко всему живому в моей душе успела вылиться во всепоглощающий костёр ярости, едкий и сжигающий изнутри. Разъедающий дым огня уже успел добраться до моего сердца и выжечь его до черноты.

Почему я вдруг вспомнил об этом?
Не знаю. И не хочу думать.

@темы: собственное, фанфикшн

---

В конце концов, ей повезло. А я – вот уже три года как я слишком спокоен. В этой трагической глуши я могу почерпнуть только немного бесплодной чистоты. И я ухожу.
© Сартр. Тошнота

@темы: книги

---

Глубина (4)

Название: Глубина
Часть: 4
Автор: Naive.Madman
Бета: Лилиан Уинтер
Пейринг: Итачи/Дейдара, Кисаме/Дейдара (в мыслях первого)
Рейтинг: NC-21
Жанр: Grapefruit, Angst, местами POV, мистика, психология
Предупреждения:слеш
Дисклаймер: отказ от прав на героев. Какой-либо коммерческой выгоды данным произведением не несу.
Состояние: в процессе
Размещение: с сохранением авторства, ссылкой на оригинал
Саммари: Мы все просто слетели с катушек. Мы были на грани, и всё, что требовалось нам - спусковой крючок, запускающий механизм. По его сигналу мы были готовы убивать и трахаться; мы жаждали галлюцинаций, открывающих нам новые вселенные, позволяющих видеть то, что ранее никому не было доступно. Мы были в самой глубине развращающей бездны, обволакивающей нас и впускающей в своё нутро.
Но знали ли мы об этом?


Отступление

Я искренне полагал, что после смерти меня не будет ничего ждать: ни радости, ни боли, ни разочарования, и так оно и было – до сегодняшнего дня. Это был день, когда плотная завеса дарованной мне тишины растворилась, оголяя передо мной силуэт человека, который не давал мне покоя при жизни и пытался отобрать его сейчас, нарушая мой хрупкий сон в катакомбах вечного царства мёртвых. Его призрачный образ витал перед моими глазами, а я не мог ни закрыть их, ни отвести в сторону, потому что, фактически, их у меня и не было – после смерти моё искусственное тело было разобрано на части, ненужные детали которого оказались захоронены в глубинах пещеры для извлечения биджу, что же говорить о сердце – единственном органе, оставшимся во мне со времён отрочества – оно было погребено в желудке хищного полурастения с разумом моллюска и желудком прожорливого паразитического червя, чья любовь к мясным деликатесам не была секретом ни для кого из членов акацке. Моего тела больше не существовало в реальности, поэтому я практически уверен, что оболочка, в которой я находился сейчас, называлась душой. Подумать только, а ведь сотни мертвецов, с которым мне приходилось встречаться в своей прошлой жизни, будь у них право голоса, сказали бы, что этого естества я был лишён с рождения. Ах, посмотреть бы сейчас на их лица из субстанции моего душевного мира! Но, что же это? Неужели во мне остались силы для иронии? Я думал, эмоции – это не то, что положено мёртвому, его успокоение кроется в отсутствии любого рода чувств и переживаний. Сейчас я с изумлением вспоминаю слова, которые сказал когда-то подрывнику, и которые, не без издёвок, можно назвать пророческими.

Да, припоминаю… Была глубокая ночь, и я нежился в умиротворённой тиши леса, смазывая маслом скрипучие механизмы Хируко. Я слышал только, как шелестела листва на колеблемых ветром деревьях, как гнулись стебли растений, склоняя свои головы к земле, как разлетался песок и шуршал в кустах ночной охотник, и как редким уханьем желтоглазая сова дополняла мелодию умиротворения в этих магических покоях леса. Я видел только мрачную синеву неба, глубокую, словно океан, по которой двигались практически невидимые во тьме клубни облаков, похожие на крылатые дирижабли, настолько огромные, что, появись они на небе днём, могли бы затмить собой солнце, навеки скрыв его за лиловыми подтёками своей ватно-марлевой плоти. Я всё видел и слышал, но не мог ощутить вкуса этой ночи, почувствовать на губах горьковатую смолу медленно растворяющихся во мраке деревьев, что кормили густое марево тьмы соками своих могучих тел. Да, я видел, как их исполинские тени рассеивались, превращаясь в крупинки, что прилипали к моему гладко выструганному лицу, за которое нельзя было зацепиться, и как ветер уносил их от меня, и как я испытывал разочарование, видя, что он направляет их прямо в бездонную пасть Никты, что пожирала свой лес: я видел всё, но ничего не мог почувствовать. Я не мог осязать, потому что моё тело не различало прикосновений, я не обонял запахи леса; но даже использования только двух чувств: слуха и зрения мне хватало для достижения эстетического апогея. Это была магия - истинное великолепие тьмы, и я был счастлив, находясь внутри этого шелестящего сгустка, заполненного стрекотанием цикад, крадущимися шагами хищников и песнопениями леса. Но ты смог разрушить недолговечное колдовство, решив проснуться в этот фантастический час.

- Чем вы занимаетесь здесь, Данна?

Как только неосторожные слова были произнесены, тонкая нить, связывающая меня с лесом, оборвалась. Её перерубил ты, потому что звуки твоего голоса разбудили чутко спящее божество, и оно разрослось, зашумело, свирепствуя от того, что кто-то посмел нарушить его покой. Твои крики спугнули блуждающую по земле ночь, и каждый твой последующий возглас, каждое необдуманное слово пробуждали всё больше и больше объятых эфемерным сном жизней. Ты заставил вспорхнуть испуганных птиц, а мелкое зверьё – пуститься наутёк. Громогласность исходила из тебя, пропитывая собой лес, тормоша его седые ветви. Даже твоё дыхание казалось оглушительным в этой священной тишине. И все эти звуки, порождённые твоим пробуждением и произошедшие в один миг, разрушили атмосферу безмолвия, гармоничное сочетание звуков и запахов природы. Сон земного шара был встревожен, и всё вокруг, ранее окутанной дымкой дремоты, начало пробуждаться и стряхивать с себя забвение Морфея.

Итак, покой был растерзан, и вокруг меня разбушевались звуки. Лес взревел, в остервенении рассекая воздух своими хлёсткими ветвями. Плавные вздохи шелестящей травы сменило гулкое завывание ветра. Подумать только, даже небо - эта бесконечная смоляная пропасть, усыпанная мириадами мерцающих звёзд, рядом с которыми, как нигде больше, чувствуешь себя ничтожно одиноким - даже оно отступило перед твоей немеркнущей силой. Огромные небесные корабли обесцвечивались на глазах, превращаясь в круги синяков, заживающих с каждой проходящей секундой. Словно ударом молнии, чернеющую за горизонтом тьму пронзило тонкой полосой рассвета, что сильно напоминала мне колотую рану, с сочащимися из неё розоватыми подтёками – признаками поднимающегося солнца. Это явление было необъяснимым, как будто вокруг тебя ореолом светило сияние, которым ты ослеплял каждое живое существо, вальяжно разомлевшее в этой прекрасной тьме. Лишь одно твоё присутствие заставило ночь покинуть свой величественный трон, уступая его бледно-жёлтому светилу, мерцающему где-то в глубине небес, но уже готовому обрушиться на землю.

Тогда-то я и понял, что твоё искусство сводилась к одному лишь глаголу – ослеплять, в то время как моё желало нежиться в безмолвной тиши. Ты оставлял после себя разрушения, ты выводил из равновесия гармоничный уклад жизни, а я всячески пытался сохранить его, навеки усыпив красоту в той форме, в которой она находилась на вершине своей жизни. Ты горел заживо, и бушующее вокруг тебя пламя сжигало всё, что встречало на своём пути – ты тянул за собой великолепие красоты, уничтожая её и даже не замечая этого. Мы были противоположны, как два полушария земли, и между нами никогда не могло быть близости, и даже эмпатия была нам не свойственна.

Тогда, в безмолвии уходящей ночи, я произнёс:

- Ты мёртвого поднимешь из могилы, Дейдара

И ты поднял… В самом деле, поднял.

Но для какой цели?

-
(Кисаме)

Разумеется, это было ошибкой. Но кто знал, что моя маленькая слабость обернётся такой катастрофой? Когда я увидел Итачи, стоящего у противоположной стены и наблюдавшего за нами, но смотрящего не на меня, а чуть дальше - туда, где ошмётки крови (когда её успело стать так много?) обрамляли изуродованный рот, моё сердце рухнуло куда-то вниз. Его взгляд был абсолютно равнодушным, но нутром я чувствовал расползающийся внутри него гнев. Ему бы ничего не стоило уничтожить меня на этом самом на месте, не прибегая к технике ниндзютцу или оружию, но он предпочёл оставить меня в живых, бросив в мою сторону лишь угрожающее «уходи». Мне не нужно было повторять.

Впрочем, не Итачи мне нужно было опасаться, а кое-кого другого. Жаль только, что понял я это, когда было уже поздно…

Случалось ли с вами такое, что все окружающие предметы вдруг сливаются в беспросветное пятно, и только одна вещь, ясная и чёткая, сконцентрирована перед глазами и завладевает всеми вашими мыслями?

В моём случае, это были губы – две слипшиеся полоски с едва заметными трещинками в уголках. Их воспалённая кожа действовала на меня гипнотически, и ненадолго я потерял счёт времени, обводя взглядом их аппетитные контуры. Это было как с той женщиной, но в этот раз желание не накатило на меня так резко – скорее, я намеренно растягивал удовольствие, постепенно доводя себя до сексуального исступления. Наверное, больше всего меня возбуждал цвет – обескровленная от холода кожа имела нежный, едва уловимый оттенок бледно розового, и это делало её похожей на лепесток несозревшей розы. Подрывник, находившийся в тени моего тела, замер, как статуя, не совершая никаких движений. Мне это не нравилось – я хотел понаблюдать за тем, как кожа на его губах будет натягиваться, когда он будет говорить, и как некоторое восклицание оголит передо мной белесую эмаль зубов; но подрывник молчал, и с каждой секундой его губы превращались в узкую полоску, теряя свои контуры и полноту. Я из последних сил цеплялся за самообладание, но всё же это вывело меня из себя.

Я разорвал их в клочья.

-
(Итачи)

Дейдара неосознанно болтает ногами, как Саске когда-то в далёком детстве. Его взгляд намертво прикован к восточному окну: можно было подумать, что он увидел там что-то интересное, если бы не остекленевшие, расфокусированные зрачки. Нижняя уздечка его губы порвана и свисает вниз, рана от зубов Кисаме заполняется кровью, сколько бы я её не промывал, но он не замечает этого – его мысли направлены куда-то вглубь самого себя. Я знаю, где он, но не хочу мешать. Ступор делает его похожим на аутиста, что, в свою очередь, создаёт в нём некую иллюзию беззащитности, готовую развеяться, как призрачный пустынный мираж – от любого постороннего шороха. Душа его витала где-то далеко, в шелестящих, словно старые письма, воспоминаниях, и как бы я не старался, отсюда я не мог разглядеть его грёз и надежд, прятавшихся в густом и непроглядном мареве памяти.

Мне было интересно, как выглядит тот мир, в который он уходит от реальности. Пахнет ли он порохом его бомб? Почему-то мне казалось, что да.

Но об этом позже.

Я хотел бы предупредить его, что опасно так открыто и безбоязненно мечтать здесь, но разве он когда-нибудь вслушивался в мои слова?

Несмотря на полную изоляцию мыслей, тело его воспринимало звуки внешнего мира с чуткостью лесного зверя, готового броситься на любого, кто посмеет потревожить его покой. Он был сосредоточен и расслаблен одновременно.

Невольно, наблюдая за ним, я стал думать о собственном брате. Маленький, глупый Саске… Когда-то он сидел точно так же, уже не плача, но трогательно закусив губу от боли в повреждённой ноге. Его глаза были затуманены, но направлены прямо на меня, и мысли, плескавшиеся в них, заставляли моё сердце содрогаться. Они твердили о нежнейшей братской любви, на которую только способен ребёнок, о чистоте души и предвкушении долгой счастливой жизни, но, что гораздо страшнее, они кричали о вере в своего старшего брата – всепоглощающей, застилающей другие чувства. Прости меня, Саске, за то, что я лишил тебя всего, оставив взамен лишь неистовую, пожирающую изнутри ненависть, которую ты не заслужил. Как часто я повторял эти извинения, как молитву? Нельзя и сосчитать. Но что они мне дают? Одно лишь раскаяние, которое прижало меня к себе, не позволяя сделать и шагу в сторону.

Маленький, глупый Саске – таким я его помню, - бесконечно наивное дитя с лучистым и искренним взглядом. Я не могу перестать задаваться вопросом, каким бы он вырос, не вмешайся я в его судьбу. Ярость наточила его мастерство, а злость подтолкнула к желаемой цели. Он стал сильнее – намного сильнее, чем мог бы стать в той безоблачной жизни, которую я у него отобрал, но почему-то это не успокаивает меня. Я часто думаю о том, каким бы он стал, будь у меня возможность избежать трагедии той ночи. Но, видит Бог, я не хочу знать ответа…

Я отпускаю мысли о брате с неохотой, цепляясь за них, как за спасительный круг, удерживающий меня на плаву, но в то же время ощущаю и лёгкость, как человек, отпускающий свои грехи, на время обретает успокоение нечестивой души.

Глаза Дейдары по-прежнему стынут, словно он позирует незримому скульптору, невесомыми движениями вырисовывавшему из глины его худое лицо. Его сердце трепещет, отдавшись на поруки сладострастных иллюзий.

В нём плещутся другие, совсем другие сны.

-
Очень далёкое отступление

Запах. Запах свежести, которая наступала через несколько часов после взрыва, уничтожая конечные последствия разрушений. Она всегда была приятна мне.

Чтобы построить новое, нужно уничтожить всё старое – так я считал. Я хотел увидеть мир, лишённый теней - обездоленную пустошь без единого живого существа. Я хотел умереть в пустоте нового мира, зная, что остался последним человеком на земле. Я хотел привести все труды эволюции к нулю. Отправить планету в Докембрий. Предотвратить историю наших предков и дать место новой, никому не известной. Кануть небытие, втянув за собой вселенную. Оставить после себя лишь бесконечный лимб, очищенный от людских прегрешений.

Вот к чему я подсознательно стремился – к очищению земли. Тотальному уничтожению человечества. Исчезновению всех видов. Это были мой рай и моя страсть. Одержимая мечта, диктующая условия моей жизни.

Мой мир белоснежен, в нём нет никаких красок. Но белизна в нём не одномерна – местами на ней выступают тёмные пятна, скопления едва заметной черноты. Но он наполнен звуками падения камней с высоты около четырнадцати тысяч ри. Уверен, ты никогда не слышал подобного звука. На Земле невозможно отыскать место столь же высокое, как это. Оно выше неба. Если тебе интересно, это порфиры. Ты знаешь, как они выглядят? У них терракотовый цвет, чуть уходящий в багровый оттенок. Они бывают разных размеров, но те, что падают в моём мире, гораздо больше средних, я бы сказал, они похожи на гигантские породы горных камней. Я внимал этому звуку с рождения и перестал видеть его исключительность, но если бы я имел возможность услышать его всего раз, я бы подумал, что так умирают планеты. Нет, в самом деле.

Нам всё известно о наших мирах, верно? Мы видим их во сне, но к утру забываем, как они выглядят.
Я не могу говорить большего: не потому, что нельзя, а из-за скупости существующих слов, которыми нельзя обласкать мой пристанище. Но, тем не менее, я ответил на твой вопрос.

Это был не порох.

@темы: собственное, фанфикшн

---

Разрушение (2 часть)

Название: Разрушение
Автор: Naive.Madman
Бета: в этой части отсутствует
Пейринг: Имс/Артур
Жанр: психология, драма
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: Изнасилование, обсценная лексика
Дисклаймер: отказ от прав
Статус: в процессе написания
Размещение: только с разрешения
Размер: миди
Саммари: разбушевавшееся воображение хуже дикого зверя. Оно может закинуть человека в чарующие дебри ужаса, бесконечные лабиринты которого сводят с ума, или отдать в полноправное владение смерти, поглощающей и умерщвляющей человеческую плоть. А, может быть, оно толкнёт его в удушающие и терзающие душу объятия врага?
Примечания: идея фанфика пришла из строк, написанных в "Манифесте сюрреализма" Бретона: "Быть может, ныне воображение готово вернуть себе свои права".

Лучи утреннего солнца пробивались через просветы сбившихся жалюзи, и Артур зажмурил глаза от непривычной яркости. Ещё толком не проснувшись, он с удовольствием потянулся, и тут же уткнулся руками в мягкое изголовье дивана. На его кровати такого точно не было – в голове мужчины медленно заворошились подозрения, и он разомкнул слипшиеся ото сна веки. Над его головой белел офисный потолок. Артур приподнялся с дивана и сдавленно охнул от охватившей его в районе паха боли. Все сомнения отпали – события, полустёртые дымкой блаженной неги, начали выплывать из памяти, словно неясная человеческая тень из густого тумана. Воспоминания о предыдущем вечере нахлынули на него и затопили, и Артур со стоном опустился на помятое, испачканное покрывало. Только сейчас он осознал, что сперма Имса, так же, как и его собственная, засыхала на его теле – на бёдрах, в ямке пупка и между ягодицами, где все мышцы изнывали от неприятной, тянущей боли, заставляя Артура сжиматься и сдвигать колени со стыда. Чувство, что им грязно воспользовались, не хотело покидать его. Имс ушёл рано утром, и Артур не пытался задержать его, хотя, когда дверь за мужчиной захлопнулась, внутри у него всё сжалось, а разочарование погребло под себя мощным потоком. Артур сам не понимал, откуда оно взялось. Он не знал, было ли это чувство проявлением стокгольмского синдрома, или оно исходило от сердца. Он не мог подобрать логических оправданий к поступку Имса, не пытался обосновать его действий и тем более простить их. Но необъяснимое чувство продолжало разъедать его изнутри, и Артур не мог подобрать ему аналогий из внешнего мира – оно не являлось, ни скрытой симпатией к насильнику, ни сопереживанием к его чувствам, ни чем-либо ещё. Но оно было, и, возможно, смешивало в себе всё вышеперечисленное по маленьким кусочкам.

Да. Что-то, определённо, было.

Двумя часами ранее:

Артур разъярённо наблюдал за тем, как Имс вытирал член о белоснежную шёлковую рубашку из коллекции woolrich woolen mills, с тонкими серыми полосками на воротнике. Артур прекрасно знал о вышитой на внутренней стороне фирменной гравировке, а так же о тёмно бордовом галстуке с мелким геометрическим рисунком, уголок которого торчал из под рукава. И, разумеется, Артур знал о стоимости всего этого – 700 долларов, не включая доставку. В конце концов, это была его рубашка, сейчас безнадёжно испорченная и грязная, как и он сам. Имс, должно быть, почувствовал его яростный взгляд – сначала он замер, а потом медленно повернулся лицом к Артуру. Уже открыл рот, что бы спросить, но вовремя проследил за его глазами, и, спохватившись, отбросил рубашку в сторону.

- Прости, пупсик, - его голос звучал виновато, а сам он выглядел, как нашкодивший котёнок, случайно опрокинувший со стола хрустальный сервиз. Артур скрипнул зубами. Он не считал, что испачканная рубашка может повлиять на что-то, но сейчас она определённо являлась последней каплей. Со злостью мужчина швырнул в Имса первый попавшийся под руку предмет. Предметом оказался наполовину опустошённый девятипатронный магазин Desert Eagle, который Имс неосмотрительно оставил на краю стола. Увернувшись от него с ловкостью кошки, он оборонительно закрылся руками.

- Не злись, дорогуша, мы её отстираем, - Имс проскользил взглядом по блеклому разводу спермы, растекающемуся на ткани, - А пока можешь одеть мою, - его губы растянула улыбка, он игриво подмигнул застывшему от возмущения Артуру и начал стягивать с себя собственную рубашку. Спустя секунду, на колени черноволосого мужчины приземлилась яркая ткань. Он с отвращением подцепил её пальцами, рассматривая кричащую порнографию цвета, в котором яркие оттенки красного плавно перетекали в коричневый, а после него во все остальные цвета радуги, создавая причудливый иррациональный рисунок, напоминающий красочное буйство абстрактного экспрессионизма. После недолгих размышлений Артур бросил её в лицо Имса. Тот поймал её на лету и промолчал, спокойно надевая назад. В течение нескольких минут, пока Имс затягивал ремень на своих брюках, никто из них не произнёс ни слова. Артур лежал в прострации. Он был зол, но это чувство отходило на второй план. Ощущением, захватившим его всецело, являлось опустошение, которое парализовало его мозг и обездвижило тело. Ему не хотелось ни о чём думать. Хотелось забыть всё, что было, и заснуть очень надолго - раствориться в неге наркотических сновидений. Артур глубоко вздохнул и прикрыл глаза - усталость слепляла ему веки. Шорохи, исходившие от Имса, затихли. Внезапно горячая рука накрыла его лоб, и Артур удивлённо распахнул глаза. Прикосновение было нежным, почти материнским, и выражение лица мужчины, заботливо гладившего его по волосам, удивляло заботой, плескавшейся в нём. Артур замер, но спустя мгновение отбросил руку. Злость, поселившаяся внутри него, затрепыхалась, как бабочка, угодившая в ловушку коллекционера, словно бы готовясь выйти наружу, но уже через несколько секунд утихла, оставив после себя только лёгкое раздражение. Лень было даже злиться – апатия охватила всё его тело. Имс внимательно наблюдал за переменами в его настроении, отмечая про себя приступ гнева, угасший так же быстро, как и вспыхнувший.

- Мне остаться или уйти, Артур? – от такого вопроса тот чуть не поперхнулся, настолько абсурдным он ему показался. Сквозь завесу раздражения, Артур пробормотал: - Проваливай, - и повернулся к нему спиной. Разве может здесь быть ещё какие-то варианты, кроме этого?

- Смотри, чтобы тебя здесь не обнаружили в таком виде, - краем сознания Артур почувствовал, как Имс накинул на него что-то тёплое, и приоткрыл один глаз. Предметом оказался здоровенный шерстяной пиджак, до сих пор хранивший тепло человеческого тела, теперь приятно согревающее Артура в прохладу утра. Мужчина вздохнул, учуяв исходящий от него тонкий запах одеколона. Он еде удержал себя от необдуманного желания укутаться под пиджак с головой, поджав под себя колени и уткнувшись в них носом. Вместо этого он злобно зыркнул на Имса через плечо, не в силах сказать что-нибудь. Но кидать его в лицо мужчины не стал – то ли оттого, что он хоть как-то прикрывал его наготу, то ли оттого, что обдавал его промерзшее тело жаром. Имс довольно улыбнулся, и тут же Артуру захотелось наброситься на него с тяжёлым молотком в руках. Словно почувствовал его желание, Имс перестал откладывать свой уход и ретировался за дверь. И снова желания Артура поменялись – теперь ему хотелось его окликнуть. Не потому что он хотел видеть конкретно его, но потому, что оставаться здесь одному было невыносимо – захлёстывало острое ощущение собственной никчёмности. Артур приподнялся над диваном и просунул дрожащие руки в рукава пиджака. На него напирали воспоминания, унижающие и болезненные, заставляющие щёки краснеть, а душу – ныть от нанесённой обиды. Фрагменты вчерашнего вечера вновь и вновь вспыхивали перед его глазами, по кусочкам воссоединяя разбитое сердце и разрушая его заново. В бессилии Артур закрыл глаза руками. Через несколько минут его разум уже одолел поверхностный, беспокойный сон, не имевший ничего общего с той тяжёлой негой забытия, что наступила сразу после секса.

Имс был далеко.

-

Настроив Пасив, Артур воткнул в вену иглу и окунулся в кресло. Комната быстро стянулась перед глазами, окуная его в мутный и эфемерный мир. Перед ним вновь оказалась вчерашняя картина: пустынная улица, высокие здания и мерцающий свет солнца, опаляющего своим жаром его кожу. Артур почувствовал внезапное спокойствие, словно он очутился в самом укромном уголке земли, где никто не смог бы найти его и потревожить. В его сновидениях царила безмятежность, Артуру всё больше и больше нравилось бывать в них, растворяясь в блаженной тишине и абсорбируясь от реальности. Он закрыл глаза и лёг прямо на тротуар, его рубашка намокла, но он не двигался с места, зная, что ощущение ложное. В который раз он удивился невообразимой точности деталей: под его спиной обездвижено лежала шершавая поверхность асфальта, мельчайшие песчинки камней на которой отпечатывались на его коже, царапая её и приминая. Он ощущал сырость смоченного под дождём тротуара, чувствовал, как влага медленно пропитывает лёгкие ткани его одежды. Благодаря слабому ветру в его волосах перемешивались крупинки песка, а на лицо падали поржавевшие листья с аккуратных придорожных деревьев.. Всё в этом мире, начиная от бесконечного лабиринта улиц и заканчивая прозрачными каплями росы, скопившимися на концах травы, было идеально продумано и воссоздано в реальность. Это был прекрасный мир и с каждой секундой сердце Артура наполнялось теплотой, которая струилась по его венам, вселяя стойкое ощущение надёжности. Мужчина расслабился, отдаваясь в руки собственного разума, и тревога, кружившая вокруг него всё это время, наконец-то разжала свои тиски. Освободившийся от волнений и заполненный тягучим и крепким, словно жжёная резина, чувством покоя, которое топило в своём вязком месиве тревожное смятение его души, Артур смог открыть для себя новое ощущение жизни. Биение его сердца стало трепещущим. Внезапно он ощутил навязчивое желание очутиться на самом пике одного из недосягаемых небоскрёбов, покорить его непреодолимую вершину и встретиться лицом к лицу с гладкой высью чарующего неба, ощутить под своими ладонями перистые тела облаков. Артур нередко залезал на покрытые шершавой поверхностью рубероида крыши зданий наяву и во сне, следуя по пятам за объектами слежки или спасаясь от докучливых проекций, неотступно гнавшихся за нарушителями хрупкого баланса сновидений; но каждый раз мимолётная красота неба, которая так притягивала его сейчас, ускользала от его сознания, не позволяя остановиться и насладиться прелестью красочной панорамы. Сейчас он жалел, что будучи профессионалом, чей зоркий взгляд замечал точнейшие детали в облике своего клиента, он начисто упустил из вида безмолвную, поражающую воображение красоту, которая всё это время находилась так близко к нему, готовая в любой момент принять его и подарить яркую радость от созерцания бескрайних простор небосвода. Воображение Артура начало наполняться красками, которые искрились светом и солнечными бликами, переливаясь в его голове и вселяя трепет в самое сердце его души. Частью сознания Артур понимал, что этот покой, чередующийся с лёгкой эйфорией, был скорее наркотическим, чем естественным. В глубине души он знал, что это тёплое болото, засасывающее внутрь себя его тоску - лишь призрачный паллиатив*, который заглушает его боль на время сна, а после него - усиливает в несколько раз, компенсируя мнимые минуты спокойствия. Также он принимал то нездоровое воодушевление, которое заставляло его думать о грязном пасмурном небе, как о вершине Олимпа, внутри которого совершаются удивительные празднества богов; но он не мог противостоят этому чувству. Он хотел забыться, и томная воронка дурманящего чувства как ничто более помогала ему достигнуть этой цели. Он тонул в её липкой, обволакивающей неге вместе со своими страхами и заботами. И было хорошо. До тех пор, пока знакомая тень не опустилась на его лицо.

Прежде чем Артур успел раскрыть глаза, мягкий баритон наставительно оповестил его:

- Опасно просто так лежать здесь, - зелёные глаза цепко осмотрели его распластанную по земле фигуру и вспыхнули, остановившись на неподвижных зрачках. Хорошее настроение немедленно покинуло Артура. Если бы его эмоции были материальны, он бы увидел, как всё его скупое недолговечное счастье - мягкокрылая птица - вспорхнуло и улетело восвояси.

- Зачем ты вернулся, Имс? - тень здоровяка всё ещё падала на его лицо, и в этом лишённом света пространстве каряя радужка Артура потемнела настолько, что почти слилась со зрачком.

- А я никуда отсюда и не уходил,- появившаяся улыбка слегка размыла полные очертания его губ, - Я ждал тебя здесь,- ехидный вопрос почти сорвался с языка черноволосого мужчины, но, в последний момент, он оставил свою мысль невысказанной. Ему не хотелось расспрашивать Имса о том, каким образом он всё время находился здесь. Он знал, что это ложь. Он знал, что Имс забавляется с ним, как охотник, слишком долго выслеживающий редкую добычу, которая, наконец, попала в поле его зрения. Он не вышибает ей мозги одним выстрелом, а медленно кружит вокруг неё, загоняя в тупик. Стреляет мимо, чтобы понаблюдать, как животное, испуганное пронёсшейся в дюйме от его морды пулей, срывается вперёд, забывая, что тропинка, по которой он несётся, ведёт не к спасению, а к гибели. Возможно, он будет наслаждаться видом медленно оседающего в болоте силуэта и стрельнёт ему в лапу, чтобы увидеть, как вымученная дичь, вздрагивает от удара, инстинктивно прижимается вниз, туда, где по его представлению должна быть земля, но на месте которой нет ничего твёрдого, и лишь вязкое, сосущее марево, не имеющее под собой дна, заглатывает зверя в глубину. Когда жижа почти полностью проглотит этот лакомый кусок, охотник опомнится и сможет вытащить зверя, озлобленно вытирая руки, испачканные грязной, слипшейся шерстью, о плотную ткань штанов, и, возможно, что животное с испуганно влажными глазами ещё будет дышать. О, какая тогда будет радость!

- Оставь меня в покое, Имс - несмотря на возникшие в голове ассоциации, тон Артура был скорее уставшим, чем злым. Но, естественно, его слова - пустые, ничего не значащие для Имса звуки, были бесчестно проигнорированы искрящимися, полными решимости, глазами - и, словно бесследно канули в воду, в зыбь зелёных зрачков, не оставив после себя даже ряби. Для Имса они были не более, чем комариным писком.

- Не могу, - ему показалось, или он в самом деле, сказал это с долей сожаления? - Здесь я часть тебя - Артур непонимающе уставился на него, но мужчина не дал никаких пояснений к своим словам. Они так и остались молчать: лежащий на земле Артур, чувствующий возрастающее ощущение дискомфорта от внезапной тишины, и Имс, возвышающийся над ним горой - с ореолом солнечного света, опоясывающим его очертания - и смотрящий куда-то вдаль, уже не на Артура. Лучи жидкого светила просачивались сквозь прорехи громоздкого силуэта, придавая имитатору сходство с несуществующим в реальном мире фантомом, и струились вниз, на бледную кожу сновидца. Он не выдержал первым:

- Почему ты сказал, что здесь опасно? - услышав его вопрос, Имс перестал таращиться на горизонт, и, посмотрев на Артура, чуть сдвинул голову, позволяя слепящему свету скользнуть на лицо сновидца. Тот зажмурил один глаз, вторым не переставая наблюдать за Имсом. Во взгляде последнего читалось разочарование, словно он очень долго пытался объяснить трёхлетнему ребёнку элементарную вещь, но тот никак не хотел понимать её.

- Опасно находиться в недре работающего разума, Артур. Ты словно попадаешь на завод по производству тяжёлой техники, и у тебя при себе нет ни каски, ни инструкции по безопасности. А исполинские машины вокруг тебя не перестают истошно работать - их гул эхом отталкивается от стен и обрушается на тебя лавиной звуков. Вокруг нет ни тени живой души, и только зверская техника, чьи механизмы тебе незнакомы, издаёт зычные, яростные вопли.

- Ты забываешь, что это мой собственный завод, Имс

- Ты только владеешь им, но не умеешь пользоваться. Что ты сделаешь, если одна деталь выйдет из под контроля, а вслед за ней - вся твоя несуществующая фабрика? Ты окажешься под лавиной механизмов, и никто не сможет вытащить тебя оттуда - имитатор казался на удивление серьёзным, и Артур не нашёлся, что сказать в ответ. Выдержав ещё одну небольшую паузу (как же непривычно было ощущать их с Имсом), он вздохнул:

- Мне кажется, наша игра в метафоры заходит слишком далеко.

В ответ он услышал обречённый отклик:

- Почему ты воспринимаешь это, как игру? - мужчина смотрел на него с укрором, и Артур почувствовал раздражение:

- А ты предлагаешь воспринимать твою брехню всерьёз? - его карие глаза вспыхнули, - Принять, как данность, все твои странные аллегории и начать опасаться собственного разума? Или что ты мне предлагаешь сделать?

Имс встряхнул головой, словно отмахиваясь от посторонних мыслей:

- Не опасаться, Артур, - его мягкий, на удивление завораживающий тон гипнотизировал, как будто он был факиром, усыпляющим змею звуками своего голоса, - Просто прислушаться, - мужчина выплюнул изо рта травинку, которую увлечённо жевал последние несколько минут, и развернулся, чтобы уйти. Артур чувствовал, что они оба остались неудовлетворенны этим разговором.

- Ирвин и Юсуф будут в штабе через несколько минут - на прощание обронил имитатор, - Тебе лучше перестать здесь прохлаждаться и поторопиться. Насколько я помню, ты не убрал за собой диван.
Проводник вскипел:

- За собой?! Говоришь так, как будто я дрочил там всю минувшую ночь.
Имс пожелал оставить эту реплику без ответа, и Артур остался лежать на земле, запрокинув голову назад и наблюдая вслед уплывающей фигуре.

- Знаешь, Имс, иногда мне кажется, что в моих снах ты становишься абсолютно другим человеком - он произнёс это не так громко, и, скорее, для самого себя, чем для уходящего мужчины, но тот всё равно услышал. Плечи имитатора не дрогнули, но каким-то седьмым чувством Артур понял, что на его лице расплылась ухмылка. Он поёжился.

Примечания:
Паллиатив* - лекарство, временно облегчающее, но не излечивающее болезнь. Второе значение слова - решение, временно обеспечивающее выход из затруднительного положения, полумера.

Продолжение к этой части будет публиковаться в комментариях

@темы: собственное, фанфикшн

---

Глубина (3)

Название: Глубина
Часть: 3
Автор: Naive.Madman
Бета: Лилиан Уинтер
Пейринг: Итачи/Дейдара, Кисаме/Дейдара (в мыслях первого)
Рейтинг: NC-21
Жанр: Grapefruit, Angst, местами POV, мистика, психология
Предупреждения: кинк, слеш
Дисклаймер: отказ от прав на героев.
Состояние: в процессе
Размещение: с сохранением авторства, ссылкой на оригинал
Саммари: Мы все просто слетели с катушек. Мы были на грани, и всё, что требовалось нам - спусковой крючок, запускающий механизм. По его сигналу мы были готовы убивать и трахаться; мы жаждали галлюцинаций, открывающих нам новые вселенные, позволяющих видеть то, что ранее никому не было доступно. Мы были в самой глубине развращающей бездны, обволакивающей нас и впускающей в своё нутро.
Но знали ли мы об этом?

читать

Сны Дейдары

Знали ли вы, что смерть не умерщвляет, а убаюкивает? Что она не отнимает силой, а берёт то, что отдано добровольно? Что она плачет над нашими телами, а не пляшет на наших обездоленных могилах?

Смерть кротка и смиренна. Любой мертвец подтвердит вам это. А кто, кроме покойников, может знать правду? Только я. Ведь я видел её своими глазами.

Первым, что я почувствовал, вновь обретя способность думать, были прикосновения бестелесных рук, холодных и невесомых, чью приятную прохладу можно было сравнить со змеиной чешуёй, а гладкость – со скользким, струящимся между пальцами, шёлком. Нежность ощущений будоражила спикулы нервных окончаний, заставляя тело растворяться в обволакивающей гамме чувств, а разум – уноситься далеко вперёд, выходя за пределы любых дум и погружаясь в мелодию тягучего, усыпляющего покоя. Мягкие пальцы огибали угловатые изгибы моей фигуры, и после каждого касания, я уверен, на коже оставался пылающий след. Я продолжал лежать в оцепенении, не двигаясь с места, изнемогая под нежностью ласк, которые, словно поцелуи пылкой любовницы, горели на коже, вызывая в душе блаженную негу. Прикосновения словно одаривали меня жизненной силой, сквозь упоительную силу которой проскальзывало смутное ощущение неправильности – очень лёгкое и практически теряющееся на фоне моего эфемерного томления. Лишь крошечным отголоском разума я осознавал странность происходящих с руками метаморфоз – с каждой секундой они становились всё нежнее и мягче, словно стоящие слишком близко к огню восковые фигуры, чьи очертания медленно оплывали, превращая произведение искусства в консистенцию горячего и ненужного материала. Одновременно с этим я заметил, что рук было слишком много, или же, это была одна огромная ладонь, потому что охватывала она всё тело разом, словно пасть акулы или змеи, заглатывающей свою наживу. Если эти странности и пугали какую-то часть моего сознания, я не обратил на этот факт никакого внимания, потому что всё, что увлекало меня сейчас – безудержный вихрь тактильных ощущений, будораживших, превративших моё тело в одну натянутую струну, одержимо отзывавшуюся на каждое прикосновение. Моя голова пошла кругом, перед закрытыми глазами вспыхивали цветные полукружия света, я начинал галлюцинировать. Появляется ощущение, что я лежу на ворохе насекомых, которые уносят меня куда-то далеко, подобно слаженной процессии муравьёв, которые тащат в своё жилище деревянные брусья. Когда, глубоко поглощённый этим чувством, я заметил, что от прохлады невесомых пальцев не осталось и следа, было уже поздно. Моё тело плавилось в тошнотворно-сладком паре, исходившем от стремительно таявших рук, и я чувствовал, как мою кожу разъедает обжигающим жаром. Я видел себя человеком, подошедшим слишком близко к костру. Вот, секунду назад, он лишь протягивал свои замёрзшие ладони к огню и чувствовал приятное тепло, но когда лёгкое пламя внезапно разгорелось, превращаясь в болезненное, раскалённое до красна пекло, он вдруг понимает, что не может двинуться с места, и едкие языки пламени уже лижут рукава его одежды, с лёгкостью проедая в ней дыру, которая расходиться по всему его телу. Огонь оставляет ожоги на его коже, выбеливая и вздувая её изнутри, пока она не лопается, оголяя в своих рваных просветах кровяные куски мяса, обуглившиеся в едких парах пламени.

Это видение ударило меня прямо в сердце, отрезвляя, пробуждая и заставляя вынырнуть из клоаки цепких плавящихся ладоней. Я открыл глаза, и ощущение исчезло. Я ожидал проснуться в собственной кровати, весь в поту от духоты спёртой комнаты, но в этом я ошибся. Вместо потолка надо мной лежало раскатистое небо, истекающее кровью. Первые секунды я ошеломлённо наблюдал за алым сгустком облаков, наполненным сочащимся сквозь их воздушные перья сиянием и колоритным, насыщенным цветом. По своему оттенку он был похож на спелый, истекающий соком гранат и невольно эта ассоциация заставила меня облизнуть пересохшие губы. Открывшаяся картина вызывала во мне давнее, погребённое временем желание рисовать, переместить эти сочные, рельефные оттенки на холст, пропитать чистую бумагу густым слоем краски. Огромные комья их неаккуратно слепленных тел нависали над чёрными остриями скальных утёсов, пропитывая их кровяными разводами, которые растекались по гладкому камню, словно сетка капилляров по человеческому телу. Я ошарашено наблюдал за этой картиной. Мир, в который я попал, смешивал в себе обилие густых, насыщенных красок и крепких, дурманящих сознание запахов. За ватными громадами облаков я видел тусклый отпечаток красного светила, окаймленного удивительно чёткими границами. Оно было похоже на фонарь, который завесили плотной материей – свет не мог литься сквозь неё сплошным потоком, но он просачивался через её редкие просветы. Вокруг меня на несколько ри простиралась высушенная равнина, лишённая всякой растительности. Уродливые, глубокие трещины разрывали безжизненную землю, на которой никогда не проросло бы ничего живого. Я поднялся с земли. Своего тела я почти не чувствовал – оно было лёгким и невесомым, как призрачная вуаль, которую даже слабое дуновение ветра может поднять над землёй и унести далеко в небо. Решив про себя, что это чувство определённо нравится мне, я начал оглядываться по сторонам. Картина везде была одинаковой: исполосованная неровными порезами земля, огромные валуны камней, стоящие на ней уродливыми комьями, острые наконечники утёсов и огромные, расплывающиеся по небосводу столпы облаков, а за ними - манящее кровавое солнце. Место было удручающе пустынным, но, несмотря на это, поражало воображение своей удивительной красотой. И дело было даже не в небе и его красках, а в изумительном контрасте всей картины в целом: красное небо, чёрные скалы, мёртвая земля. Всё это соединённое воедино задевало в душе какие-то струны, отвечающие за эстетическое восприятие мира, и сейчас они трепетали внутри, волнующие и непривычные, покоряющие меня своей струящейся музыкой. Наслушавшись ими и вволю налюбовавшись открывшимся мне видом, я направился к скальному утёсу, возвышающемуся высоко над головой. Шаги мои были лёгкими и воздушными, словно несуществующий ветер подталкивал меня вперёд. Я не знал, зачем направляюсь туда – все мои опасения и воспоминания были заглушены могуществом пейзажа. Взбираясь по кривому уступу, я ни о чём не думал – мысли были заполнены зияющей пустотой, эфирной и легковесной. С грациозностью кошки я обходил каменные преграды и опасные выступы, не затрачивая на это никаких усилий. Восхождение было быстрым – уже через несколько секунд я стоял на вершине этого нагромождения. Вокруг простилалась равнина – точно такая же, какой я видел её с земли, кроме одного места: пустыря на восточной стороне. Острыми изваяниями на нём блистали чёрные осколки обсидиана, на удивление плоские и высокие, больше всего напоминающие надгробные плиты. Прежде чем спуститься туда, я задался вопросом: может ли в этом мире быть кто-то похоронен? И если да, то кто же? Ответ пришёл неожиданно – опустил пальцы на моё горло и нажал сжимать их изо всех сил. Я успел только запрокинуть голову вверх и увидеть две чернеющие дыры глазниц в тридцати сунах от меня – голова исполинского скелета возвышалась надо мной, загораживая солнце своей громадной тенью. Цепкие прикосновения облезлых пальцев не сходили с моей шеи, стягивая её кожу в складки, впиваясь под неё, обнажая кровавые раны. Спину царапало что-то острое, обдавая могильным холодом сквозь одежду. (Позже я понял, что это были его рёбра, но тогда удушье не позволяло сосредоточиться на деталях). Зато я явственно чувствовал, как поломанные рёбра скелета оставляли на моих плечах длинные рубцы, а его бескожие ладони остервенело разрывали подкожную мышцу шеи остриями своих костей.

(Если это сон, проснусь ли я, когда умру?)

Эта мысль вихрем пронеслась в голове за секунду до того, как холодные костяные пальцы скелета добрались до ярёмной вены, разрезая её стенки одним мгновенным движением. Изо рта тут же брызнул фонтан крови, заливая лицо. Пустые глазницы скелета потонули за плёнкой багряных капель, расплывающихся по белкам моих глаз. Червонный поток уже смочил мои сухие губы и омыл воспалённую кожу, и теперь стекал по груди, обагривая ткани одежды. Я захлебывался ею. И когда конец моему существованию практически наступил, она сошла с моих глаз, и я вновь увидел череп возвышающегося надо мной скелета. Его челюсти разомкнулись, и в моей голове зашуршали мысли, не принадлежащие мне. Это была история, и её произносил глухой, скрипучий голос того, кем когда-то являлось стоящее передо мной существо. Это голос шептал:

Сначала я подумал о том, что смерть не такая, какой я представлял себе ранее. Её тёмный силуэт двигался над землёй так плавно, как будто тело её было невесомо, и текучий воздух тянул её за собой сам, подхватывая ткани чёрной одежды ветром. Пока она шла навстречу, мне казалось, что с неба льётся холодный дождь, а она хочет укрыть меня от его яростных капель. Мне почудилось, что я знаю её - она показалась мне старой знакомой, которую я видел когда-то очень давно, множество лет назад. Моё сердце защемило. Я хотел подойти к ней и взять за руку. Позволить провести меня в небытие, а по дороге рассказать обо всех вещах, которые случались со мной при жизни. Я хотел обсудить с ней свои дела, рассказать обо всём, что со мной происходило. Я желал излить в неё свою душу, зная, что та примет её с распростёртыми объятиями, с той нежностью и заботой, которая присуща, наверное, лишь матерям, впервые взявшим своих новорождённых детей на руки.
У меня на сердце стало так хорошо и спокойно, я хотел скорее пройти это испытание – последнюю дорогу жизни. Я с нетерпением ждал, когда её нежные, холодные руки коснутся моей души и вытащат её из тела. Я хотел отдать ей свою изморённую, избитую душу. Только сейчас я понял, насколько увечна моя суть, насколько истощено моё раненое сердце. Она очищала меня, забирая эмоции, мысли и память по крупицам, которые накопились во мне за долгое-долгое время существования. Моя душа трепетала – она выплёвывала из себя грузы земных забот, и с каждой секундой становилась всё легче, обретая необыкновенную эфирность и воздушность. Я осознал, что Смерть – единственная, кто сможет излечить меня, подарить вечный душевный покой. Она хотела успокоить моё беспокойное существо, заставить забыть боль и страдание, подаренное мне людским родом. Я чувствовал, как ко мне приближается ощущение бесконечного небытия, в которое я попаду так скоро. Я стоял на грани чего-то нового и чувствовал, как нечто огромное, неосознанное раскрывается передо мной. Я был так близок к мирозданию! Я чувствовал себя человеком, который впервые попал в открытый космос. Его величие раскрывалось передо мной, и какое-то необъяснимое чувство проникало внутрь меня. Это было что-то неизведанное, никогда и никем не ощущаемое ранее.
Она подходила всё ближе, и каждый её шаг наполнял моё сердце состраданием, наливая его глубокой и непомерной печалью. В последний раз.
Это было моё последнее чувство.

-

Когда загробные слова затихли, сновидение выбросило меня из своего омута, и я очнулся на своей постели, растерянный и мокрый, всё ещё чувствующий на себе следы обжигающих ран и сохраняющий в памяти удивительные слова мертвеца.

(Кисаме)

Я разъярённо бродил по маленькому дворику, примыкающему к задней части дома. Его небольшие, но живописные границы были ограждены высоким забором, сквозь широкие расщелины которого прорастали зелёные витки растений. Особенно выделялся на общем фоне папоротник, чьи огромные, похожие на кувшинки, листья были подняты высоко к небу и, раскачиваемые сильным ветром, постоянно кивали друг другу. В общем-то, обычный двор, но сильно заросший различными сорняками, которые и придавали ему завораживающий вид вымирающего природного лона. Но, несмотря на диковинную красоту разбушевавшихся растений, я не задержал на них взгляда: мысли мои были обращены к недавним событиям. Грудная клетка ныла от болезненной атаки Итачи, которая, хоть он и не воспользовался никакой техникой, всё равно поразила меня своей силой, а из головы не выходило воспоминание о синих, затравленных глазах, зрачки на которых сначала невообразимо расширились, а потом закатились вверх, под веки, оставляя за собой только чистую белизну глазного яблока, пронизанного тонкими капиллярами. Итачи поспел как раз вовремя, чтобы избавить Дейдару от душной, асфиксической смерти и рассеять мою ярость несколькими точными ударами. Я недолго приходил в себя, в отличие от подрывника – тот впал в какое-то странное состояние, первые несколько секунд похожее на каталептический припадок, а всё остальное время – на самый обычный, глубокий сон. Итачи взял его на руки (с этой растрёпанной ношей он сразу же стал похож на мужчину, который несёт свою жену в спальню в первую брачную ночь), и потащил наверх, уж не знаю, куда. Может, трахнет его, пока тот без сознания. Может, просто спрячет от меня. С уверенностью могу сказать только то, что последнее решение будет верным, хотя, даю голову на отрез, соблазн обрести власть над этим беззащитным телом очень велик.

Но, вам нужно спрятать его, Итачи-сан, подальше от моих глаз и рук, иначе в один момент я просто разорву его на кусочки. Только так я смогу избавиться от этой ненавистной ярости, которая гложет меня каждый раз, когда он попадается в поле моего зрения.

Пробуждение

Когда Дейдара открыл глаза, мужской баритон по-прежнему звучал в ушах. На удивление приятный голос создавал некую инверсию с обликом чудовища, который впивался в его шею истлевшими фалангами пальцев. Возможно, именно из-за этого его последние слова так глубоко отпечатались в памяти, стягивая что-то в грудной клетке. Он поднялся в кровати, чуть поморщившись от боли в затёкшой шее, и чувствуя стойкое желание выбежать из комнаты, словно она и являлась прародительницей его каббалистических сновидений. Это походило на безумие, но Дейдара ощущал в ней другой воздух - слишком спёртый и сухой для такого влажного климата - воздух, пришедший сюда из другого мира, чёрствая земля которого была покрыта бесконечными расщелинами, глубокими настолько, что в них можно было увидеть ядро вымершей, опустевшей планеты. И этот мир подарил ему этот дом. После нескольких недель гробового молчания, нарушаемого лишь неподвластными человеческому слуху песнопениями старых половиц, он наконец-то заговорил с ним. Но был ли Дейдара готов к такому разговору?

Упрямо не желая оставаться в сердцевине одолевавших его пароксизмов - когда-то этому явлению приписывали демоническое начало, что в данной ситуации будет более точным определением - он выскочил за дверь, окунаясь в отрезвляющую прохладу коридора, не удосужившись даже накинуть на себя одежду. Босые ноги тут же оказались на сквозняке, но подрывник упрямо зашагал по узкому лабиринту помещений, согреваясь резкостью своих движений. Ядовитое пепелище его тревог смотрело вслед уходящей фигуре, и, несмотря на то, что Дейдара этого не чувствовал, беспокойство не отпускало. Под ногами на все лады скрипели старые доски.

(Дейдара)

Я долго бы так бродил, если бы не столкнулся с Кисаме – в прямом смысле этого слова. Он вышел из-за угла в тот момент, когда я в очередной раз измерял коридор собственными шагами в самом возбуждённом из своих настроений; так быстро, что я успел увидеть только серое, стремительно разрастающееся перед глазами пятно его рубашки, а через секунду - почувствовать ощутимую боль от удара. Со всей силы врезавшись в его сильное тело, я растерялся и чуть не отлетел к противоположной стене. Дезориентированный и раскрасневшийся от ходьбы, встревоженный собственными мыслями и всполошенный, как воробей, я пробуравил его воспалённым взглядом. О его недавнем нападении на меня я и не вспомнил. После тяжёлого сна всё произошедшее до него стало казаться мне событиями минувшего десятилетия, а кто станет задерживать взгляд на таких вещах?Поэтому наткнувшись на стылое выражение его лица, меня мгновенно накрыла неприкрытая волна ярости: захотелось растерзать в клочья это огромное и бесполезное тело, разрушить слаженную работу его внутренних органов. Наверное, будь у меня с собой глина, я так бы и сделал – настолько всепоглощающим было чувство; но не имея под рукой оружия, мне оставалось лишь раздосадовано скрипнуть зубами. Хотелось сказать ему что-то, выплеснуть свою злость наружу, но, внимательно изучив его взгляд, я ошарашено замолчал. Вся моя ненависть оборвалась за секунду, потому что в нём плескалась точно такая же ярость, как и во мне, только злоба его была сильнее - неприкрытая и могущественная, она плескалась в рыбьих глазах, полностью затмевая его разум. Сейчас передо мной стоял не Кисаме, а безумец, готовый пойти на убийство собственного напарника. Ненависть ко всему живому бурлила в нём, ожесточая и без того зверские черты лица. Дьявольская злоба бликами переливалась в его глазах, а запах, исходивший от него, был смрадом обуглившегося на костре человеческого мяса, словно языки ненавистного пламени сжигали его изнутри. Я бы насторожился, даже увидев его в нескольких ри от себя, а сейчас он стоял практически вплотную, обжигая меня зловещим дыханием. Возможно, если всё это было бы сражением, я бы не отступил. Я бы пошёл до конца, кидаясь в самый эпицентр его ярости, питаясь и наслаждаясь ею. Вот только это не было сражением - я стоял перед самым физически развитым членом Акацке практически голый - в трусах и майке; у меня не было ни глины, ни оружия, и я был беззащитен, словно подслеповатый крот перед ликом гигантского подземного чудовища. Меня подмывало броситься прочь отсюда – так бесстрастны и злобны были эти животные глаза, но если бы я побежал, он кинулся бы на меня, как хищный голодный зверь, и повалил бы одним прыжком. Желание попятиться от него и вжаться в стену было невыносимым, но в данной ситуации оно не спасло меня, а послужило бы спусковым крючком, поэтому я замер на месте - бесстрастный снаружи и трепещущий внутри. События моего сна медленно отходили на второй план, столкнувшись с незыблемой реальностью, угрожающей и заставляющей отступать. Про себя я подумал, что если выживу сейчас, обязательно убью его, чтобы не встречаться больше с этим постылым взглядом.
Потом. Если выживу. А сейчас я буду стоять, недвижимо, словно мои ноги приросли к полу, содрогаясь от спазмов страха и ожидая, что предпримет Кисаме.

На моё несчастье, тот медленно начал надвигался.

@темы: собственное, фанфикшн

---

Тошнота

Эти парни меня восхищают: прихлебывая свой кофе, они рассказывают друг другу истории, четкие и правдоподобные. Спросите их, что они делали вчера, – они ничуть не смутятся, в двух словах они вам все объяснят. Я бы на их месте начал мямлить. Правда и то, что уже давным-давно ни одна душа не интересуется, как я провожу время. Когда живешь один, вообще забываешь, что значит рассказывать: правдоподобные истории исчезают вместе с друзьями. События тоже текут мимо: откуда ни возьмись появляются люди, что-то говорят, потом уходят, и ты барахтаешься в историях без начала и конца – свидетель из тебя был бы никудышный. Зато все неправдоподобное, все то, во что не поверят ни в одном кафе, – этого хоть пруд пруди. Вот, к примеру, в субботу, часа в четыре пополудни, по краю деревянного настила возле площадки, где строят новый вокзал, бежала, пятясь, маленькая женщина в голубом и смеялась, махая платком. В это же самое время за угол этой улицы, насвистывая, сворачивал негр в плаще кремового цвета и зеленой шляпе. Женщина, все так же пятясь, налетела на него под фонарем, который подвешен к дощатому забору и который зажигают по вечерам. Таким образом здесь оказались сразу: резко пахнущий сырым деревом забор, фонарь, славная белокурая малютка в голубом в объятьях негра под пламенеющим небом. Будь нас четверо или пятеро, мы, наверно, отметили бы это столкновение, эти нежные краски, красивое голубое пальто, похожее на пуховую перинку, светлый плащ, красные стекла фонаря, мы посмеялись бы над растерянным выражением двух детских лиц.

Но одинокого человека редко тянет засмеяться – группа приобрела для меня на миг острый, даже свирепый, хотя и чистый смысл. Потом она распалась, остался только фонарь, забор и небо – это тоже было все еще довольно красиво. Час спустя зажгли фонарь, поднялся ветер, небо почернело – и все исчезло.

Жан Поль Сартр "Тошнота"

@темы: книги

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

По фандому Начало

Название: Разрушение
Автор: Naive.Madman
Бета: Jerar, baku daruma
Пейринг: Имс/Артур
Жанр: психология, драма
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: Изнасилование, обсценная лексика
Дисклаймер: отказ от прав
Статус: в процессе написания
Размещение: только с разрешения
Размер: миди
Саммари: разбушевавшееся воображение хуже дикого зверя. Оно может закинуть человека в чарующие дебри ужаса, бесконечные лабиринты которого сводят с ума, или отдать в полноправное владение смерти, поглощающей и умерщвляющей человеческую плоть. А, может быть, оно толкнёт его в удушающие и терзающие душу объятия врага?
Примечания: идея фанфика пришла из строк, написанных в "Манифесте сюрреализма" Бретона: "Быть может, ныне воображение готово вернуть себе свои права".

Имс

Артур

прочитать

Глава 1

Солнце стояло очень высоко. В лужах виднелся сияющий жёлтоватый диск, расплывающийся по водной глади. Огромные здания отражали от себя блики ярких лучей, слепящих глаза. Кучерявые облака медленно проплывали по безмятежной глади небосвода. Артур прикрыл лицо руками, защищаясь от яркого света, и зашагал по пустынной улице. Проекции изредка проходили мимо, тихие и невесомые, словно призраки, не обращавшие на Артура никакого внимания. Он был сновидцем, и его собственное подсознание открывало для него поражающие широты. Меньше, чем через неделю, Ирвин – новый извлекатель, объединивший их, планировал притащить сюда Тима Фокса – небезызвестного вора, в голове у которого была спрятана необходимая команде информация. Два года назад по всей Европе начали происходить кражи известнейших произведений искусства. Вспыхивающие в хаотично выбранных странах, они успели затронуть такие знаменитые музеи, как Галерею Уффици во Флоренции, Британский музей в Лондоне, Санкт-Петербургский Эрмитаж и Национальную галерею искусств в Вашингтоне. В общей сложности, воры успели посетить восемь стран и 15 художественных музеев, всего было украдено 26 знаменитых полотен. Последнее похищение было совершено два месяца назад - из музея Прадо в Мадриде был украден известнейший из триптихов Босха – «Сад земных наслаждений». Полиция предполагала наличие крупнейшей группировки, но в узких кругах из уст в уста переходила совсем другая информация. Сплетники перетирали её до дыр и, благодаря их болтливым языкам, она обрастала всё новыми и новыми подробностями. Но, несмотря на фантазию посторонних умов, приплетавших к исходным данным невероятные факты, эта информация сводилась к одному: к делу был причастен неуловимый лис – хитрющий и жадный Тим Фокс, противно щурящий глаза при разговоре с людьми. Он владел парочкой крупных корпораций, но в основном зарабатывал на жизнь воровством. Он похищал акции у конкурентов, у бывших напарников – ценные бумаги и облигации, в банках он крал деньги, а у торговцев наркотой – наркоту. На свете существовало множество людей, которых он мог бы обворовать, и он обворовывал их - ради выгоды и собственного удовольствия, не брезгуя ничем. Следить за ним было не сложно, и на данный момент всё шло по плану – Артур знал распорядок его дня с точностью до секунд и мог с лёгкостью сказать, в какой бар он ходит со своей женой, а в какой – с молоденькими любовницами. Он помнил всех его компаньонов в лицо, знал, какие блюда он заказывает в ресторанах, его расписание тренировок в спортивном комплексе и, если бы захотел, узнал цвет его нижнего белья. Информация о субъекте была исчерпывающей, но Артура всё равно кое-что беспокоило.

Дело было в Ариадне. Несмотря на то, что она участвовала в чёртовом деле Фишера, пошедшем наперекосяк с самого начала, и уже была готова к любым неожиданностям, она всё равно оставалась для него новенькой. А новеньким он не доверял. Ему сильно хотелось проверить качество сделанной ею работы. Она не вызывала у него никакой неприязни, скорее, даже наоборот - её улыбка была ему глубоко симпатична, но хорошенькое лицо вовсе не являлось поводом для беспрекословного доверия. Её глаза блестели слишком ярко - точно такие же были у Кобба до смерти Мо, во время его архитектурного эпатажа. Немногие бы поняли это, но Артур понимал. Когда руками Кобб возводил соборы и здания, а по щелчку его пальцев весь мир мог перевернуться с ног на голову, Артур видел болезненное возбуждение в его глазах, подобное вспышкам экзальтации у душевнобольных людей. Он помнил целые фейерверки красок и взрывов, оглушающих и поражающих сознание; эпатажные выходки, нарушающие все мыслимые и немыслимые законы физики, удивительную игру таланта и воображения. Фееричные картины, всплывшие из памяти, мелькали у него перед глазами. Он понимал, что эта глянцевая, словно бы сияющая изнутри ложь может ослепить и сбить с пути, заставляя блуждать по нескончаемому лабиринту сновидений, в плену иллюзий и без надежды на спасение. Ещё он понимал, что архитектор подвластен этому безумию как никто другой. Оно окутывает его с ног до головы, так медленно, что поначалу он даже не замечает этого, а когда замечает - становилось уже слишком поздно.

Артур погрузился в размышления. Ариадна была как раз такой – лёгкой на подъём, импульсивной, готовой полностью вверить себя в руки новому увлечению. Это безумие вполне могло заразить и её, а это значит, операция может оказаться под угрозой. Звучало странно, но кто знает, что она могла спрятать здесь, в бесконечном лабиринте зданий? Артур оглядывался по сторонам. Его мысли были далеко отсюда, и в странном переплетении идей и воспоминаний он не услышал крадущихся сзади шагов.

Горячее дыхание чужака обожгло его затылок:

- Нет, тут ты хватил через край, - задумчиво произнёс голос за его спиной, заставляя Артура подскочить от неожиданности, - может, архитекторы и отдаются своему занятию с увлечением, но они не слетают с катушек от этих фантомных пейзажей. Посмотри туда, - он кивнул на стеклянное здание слева, не давая обернувшемуся Артуру вставить ни слова, - разве это и есть истинная сила человеческого воображения? Это всё, на что ты способен? – Артур открыл рот, что бы ответить, но Имс накрыл его губы ладонью.

- Подожди немного, пупсик, послушай меня. Всё, что сейчас нас с тобой окружает – это полная хрень, недостойная даже называться фантазией. О чём здесь фантазировали? Об этом убогом фасаде? Или об этой масляной луже посреди дороги? Нет, мой милый, так не пойдёт, это – не воображение, ты начисто забыл, как нужно им пользоваться! Ты даже не представляешь, какова его истинная сила! Когда ты окунаешься в него, вверяя ему безграничную свободу своих сновидений, ты чувствуешь, как целый мир падает к твоим ногам. Воображение вырывается из оков и раскручивается в твоей голове, как бушующий смерч, готовый разорвать любую преграду на своём пути. Этот яростный ураган мечется внутри тебя, преисполненный дикой пляской, могущественный, яростный и первозданный. Он стирает с лица земли всё, что встречается ему на пути, он уничтожает иллюзии, Артур. Иллюзии! А потом… - его проникновенный шепот звучал очень тихо и помимо воли Артуру приходилось вслушиваться изо всех сил, - Потом он превращается в бездну, с клубящимся вокруг неё непроглядным мраком, скрывающим за собой целую вселенную идей и мыслей. Это бездна истинной правды, яростной и жестокой. Хоть когда-нибудь ты заглядывал в эту бездну? – Имс внимательно смотрел на него, медленно восстанавливая дыхание. Он смотрел на него в упор, но его душа находилась где-то далеко от Артура – должно быть, всё ещё блуждала в чернильных просторах человеческой глубины. Его зрачки бешено вращались, напоминая Артуру взгляд дикого животного.

Артур, секунду назад готовый выплеснуть на Имса своё раздражение, удивлённо замер. В этом было что-то странное – не в его собеседнике (хотя и в нём тоже), а в самой ситуации, но он никак не мог понять, что именно.

Имс, наблюдая за стоящим в ступоре мужчиной, поднёс руку к его лицу и щёлкнул пальцами. Это отрезвило его. Артур вздрогнул, теряя нить собственного суждения.

- Имс, мать твою, тебе совсем заняться нечем?

Имс состроил забавную гримасу. В одну секунду с его лица исчезла затуманенность. Он выглядел так невинно, словно полные безумия слова, выброшенные на Артура несколько секунд назад, принадлежали вовсе не ему. С его зрачков сошла заволакивающая дымка, и взгляд вновь стал нормальным – почти человеческим.

- Решил, что ты тоже скучаешь, раз решил вздремнуть посреди рабочего дня, - Имс обескураживающее улыбнулся, - думал, у тебя тут пляж с танцующими сеньоритами, самбука и новый хит Карли Рей Джепсен, орущий из динамиков, а не это… - Имс с кислой миной посмотрел по сторонам, подыскивая нужное слово, - дерьмо.

- Ну, как видишь, ты ошибся, - Артур попытался ему улыбнуться сквозь плотно стиснутые зубы.

Появившийся из-под тонкой полоски губ оскал был настолько искажённым, что даже Имс, никогда и ничего не замечающий вокруг себя, озабоченно спросил:

- Что, зуб болит?

Артур помрачнел.

- Ты не ответил, за каким чёртом припёрся сюда.

- А что? Я сильно напугал тебя, пупсик? – Имс скорчил уморительную гримасу, делающую его похожим на провинившегося щенка с умилённым, полным жалости взглядом, - ты чуть в штаны не наложил, когда я к тебе подкрался.

- О да, - раздражённо ответил Артур, - Так зачем ты пришёл сюда?

- С тобой поболтать, конечно же – Имс округлил глаза, словно он задал ему совершенно очевидный вопрос, - мы сидим в штабе уже несколько часов, я скоро повешусь от скуки.

- Что? Несколько часов? Да как ты только выдержал, бедный, - на перекосившемся лице Артура проступила ирония: выполняя свою работу, он мог застрять в штабе и на несколько суток.

- У меня сильная выдержка - Имс подмигнул ему, игнорируя недвусмысленный сарказм.
Артур устало вздохнул - этот разговор сильно выматывал его.

«Не нужно было вообще показывать своих эмоций, он слишком толстокож, чтобы можно было задеть его» - подумав об этом, Артур развернулся на 180 градусов, и, намереваясь закончить проверку до конца, направился вперёд, - «и насрать, что ты скажешь мне, Имс».

Сверкая идеальной осанкой, он аккуратно обошёл лужу. Как и ожидалось, его тут же окликнули:

- Эй, ты куда? Решил прогуляться по этой помойке?

Артур не ответил.

- Подожди, - до его слуха донеслись быстрые шаги, - я с тобой.

Артур хмыкнул:

- А прогулки по настоящей улице тебе уже не прельщают? Или ты предпочитаешь мой убогий иллюзорный мир реальной жизни? Странно, это так не сходится с тем, что ты говорил сейчас.

- Эй, ну ты же не пошёл на настоящую улицу, а остался здесь. А мне не хватает собеседника, - Имс догнал его и теперь шагал рядом, засунув руки в карманы штанов, - Куда ты идёшь? Рыскать как крыса по тёмным закоулкам, пытаясь уличить нашу девочку в обмане?

- Тебя никто не заставляет идти вместе со мной, можешь вернуться в штаб

- Не могу, я принял лошадиную дозу снотворного, - в ответ на удивлённый взгляд Артура, он продолжил, - ну, чтобы нас никто не отвлекал.

- Нас? – Артур скептически поднял брови

- Ну да, тебе я тоже вколол, Юсуф говорит, отличная вещь, правда, ещё не прошла испытание, - Имс обернулся и задумчиво почесал подбородок, - ты чего остановился посреди дороги?

- Ты вколол мне снотворное? – напряжённая поза Артура не говорила ни о чём хорошем. Он готов был взорваться в любую секунду, - на кой чёрт ты сделал это?! – незаметные до этого момента проекции начали оборачиваться на его крик, - у тебя совсем мозгов нет, а если мы попадём в лимб?

Имс с интересом смотрел на него.

- Чёрт возьми, пупсик, а я уж было подумал, что ты совсем бесчувственная машина, - он шутливо поклонился, учтиво снимая с головы невидимую шляпу, - прими мои искренние извинения.

- Имс, ты совсем ничего не понимаешь, да?

- Туше-туше, приятель. Не кипятись так, я же просто пошутил, - Имс явно старался удержать на лице серьёзное выражение, но его лицо всё равно растягивала неприлично довольная улыбка.

Артур замер на месте:

- Ты… пошутил? – мысленно он схватился за голову. «Чёртов Имс… Не могу поверить, что попался на это».

- Тебе нужно легче относиться к жизни. Уверен, все твои чудачества сразу бы пропали. Это я о твоей излишней подозрительности, конечно.

- Моя подозрительность вытащила тебя из дерьма, когда Эрни сдал нас мексиканской мафии со всеми потрохами, - всё ещё разочарованный тем, что попался на незамысловатый крючок Имса, Артур говорил тихо. Но, как ни странно, Имс не стал останавливаться на его неожиданном промахе.

Вместо этого он захохотал, развивая начатую Артуром тему:

- Ох, старина Эрни, перерывший всё наше грязное белье. Он так долго собирал за нами дерьмо, что готов поспорить - заработал себе отличную грыжу, - Имс не прекращал смеяться. Его лицо было запрокинуто к небу, губы налились вишнёвым цветом, и, в общем, он выглядел очень счастливым. Беззаботно-счастливым, как всегда… Артуру это не нравилось.

- По-твоему, это так уж смешно? – он недовольно покосился на него.

- Такие люди всегда смешны.

- Только вот ты не смеялся, когда на нас объявили охоту все мексиканские наркобароны, и «Офис Энвигидо» в придачу.

- Если твоя мнительность из ста мишеней однажды попала в одну, это ещё не значит, что ты всегда прав. Я думаю, твой скептицизм зашёл слишком далеко, ты уже не можешь отличить плохое от хорошего, для тебя всё это – на одно лицо. Ты сильно глупишь, Артур – вот, что я думаю.

Артур остановился и повернул к нему своё разгорячённое лицо:

- А ещё ты думаешь, что эта чёртова рубашка идёт тебе.

- Эй, - Имс тоже остановился, внимательно разглядывая своего собеседника, - Не приписывай сюда это. Ты отходишь от темы. Давай поговорим об Ариадне, ведь проблема в ней, верно? Ты ведь прекрасно понимаешь, что она – отличный архитектор. Она сразу же просекла всю фишку. И, чёрт возьми, это чудесная рубашка!

Проигнорировав его последнюю реплику, Артур ответил:

- Она слишком увлечена…

- Разве это плохо? Все когда-то были увлечены, уверен, что даже ты, - украдкой взглянув на лицо Артура, он в удивлении приоткрыл рот, - Что, нет? Ты что, продал своё сердце Голландцу Михелю?* – он начал гримасничать, - Оно у тебя теперь каменное? - неожиданно его горячая правая рука легла на белоснежную рубашку Артура, под которой тут же учащённо забилось сердце, - Хм, не чувствую стука, - это было ложью. Стук он слышал, и притом настолько оглушительный, что грозил выбиться из груди, - так значит это правда… А что ты получил взамен? Свои чопорные английские манеры?

- Убери руку, Имс - Артур попытался стряхнуть с себя обжигающую ладонь, но потерпел неудачу.

- А если я не хочу? – внезапно глаза Имса оказались всего лишь в нескольких дюймах от его собственных. Его рука мягко переместилась к груди Артура и осталась там – невыносимая горячая, вызывающая внутри трепещущее чувство.

- Имс… - этот голос был предупреждающим, - Убери руки, пока я не убрал тебя.

- Оу, пупсик злится, - Имс приблизился к нему вплотную. Обе его руки легли Артуру на талию и мягко теребили края рубашки. Выглядел он легкомысленно, но выражение его лица выдавало в нём нездоровый интерес. Он был настороже.

- Это твоя очередная шутка? – Артур смотрел прямо в его глаза. Мерцающая в отблесках солнца зелёная радужка гипнотизировала его.

- Нет, котёнок, я больше не шучу с тобой, - ладони Имса скользнули по его спине, опускаясь ниже, на бёдра и очерчивая их округлую форму.

Артур вспыхнул и оттолкнул от себя мужчину.

- Я серьёзно, Имс, какого хрена ты сейчас делаешь?

Тот обескуражено пожал плечами:

- Я просто даю тебе то, что ты и сам хочешь

- Хочу сам? А не слишком ли ты льстишь себе?

- Думаю, нет, - Имс улыбнулся и внезапно бросился на Артура, опрокидывая его на землю одним массивным рывком и погребая под своим мощным захватом. Артур никогда не видел ничего подобного – эта мгновенная группировка, точный, поражающий удар и переливающиеся под одеждой кубики мышц – невероятно сильные, что были видны даже через плотную ткань пиджака. Имс показал себя во всей красе. Во время его короткого прыжка Артур подумал о том, что хотел бы увидеть его на ринге – секундное желание, о котором он никогда бы не смог его попросить. Он оказался обездвижен. Нависшее над ним тело словно парализовало его. Неожиданно, к его одурманивающей тяжести прибавилось чувство захвата на руках. Артур посмотрел по сторонам: неизвестно откуда взявшиеся тиски охватывали его запястья. Приглядевшись, он понял, что они выходят из земли.

- Что это? – больше раздражённо, чем ошарашено спросил Артур

- Всего лишь моё воображение, - Имс ухмыльнулся, - а ты говорил, оно бесполезное.

Артур перехватил его взгляд и понял, что он не врёт. Повисла секундная пауза, во время которой он с удивлением смотрел на его лицо, а Имс, в свою очередь, скабрезно разглядывал его тело.

- И как давно ты можешь менять чужие сны? - застыв взглядом на его бледных скулах, Имс, казалось, не сразу услышал вопрос.
Немного погодя, он всё же ответил:

- А это важно, пупсик?

- Да, чёрт возьми! Только не говори, что не понимаешь, НАСКОЛЬКО это важно!

Имс ухмыльнулся:

- Да, менять реальность чужих снов – такое не каждому под силу, верно? – его хриплый голос доносился до Артура словно из-за томной, заглушающей звуки завесы, - это даёт человеку невероятные преимущества, например, он может запереть сновидца в его собственном подсознании, которое через несколько лет превратится для него в изолированный лимб, бесконечный и умерщвляющий сознание, или… он может привить свою жертву тисками к земле и хорошенько оттрахать её, - его брови намекающее поднялись вверх, - Интересно, правда?

- Имс…

- Нет, если серьёзно, я думаю, что тебя сейчас должны волновать вовсе не мои способности... Ну, точнее, способности, но в другом плане… Ты понимаешь меня, детка? - Имс похабно улыбнулся.

Артур замер:

- Что ты собираешься сделать со мной?

- Я? – казалось, Имс посмотрел на него удивлённого, - Ничего. Я не причиню тебе вреда. Но он… - глаза мужчины опасно сузились, - вот за кого тебе действительно нужно волноваться…

- Что за «он», Имс? О ком ты говоришь?

Вместо ответа он почувствовал неприятное чувство жжения где-то глубоко внутри. Оно было еле заметным, но постепенно нарастало и доставляло массу неудобств. Артур заёрзал на земле, царапая спину. Нет, не там – болело гораздо ниже, под поясницей. Мужчина сглотнул. Внутреннюю сторону бедра слегка покалывало. Он прекрасно знал, что обозначают эти признаки. Когда ты находишься во сне, а с твоим телом что-то происходит в реальности, отголоски этих ощущений достигают твоего подсознания и врываются в сон. Сон притупляет их в несколько раз, не позволяя разрушить эфемерный мир воображения и высвободиться из крепких оков Морфея. Но, как бы сильно твоё собственно подсознание не оберегало тебя, определённый процент ощущений всё равно прорывается сквозь плотную пелену сознания и достигает тебя во сне.

О чём могло судить то, что он испытывал сейчас?

Медленно, его голову посещали эксцентричные и совершенно невероятные подозрения. С каждой задумкой его глаза расширялись от удивления, а зрачки округлялись до размеров монет от колющего душу страха.
«Разве может быть такое?» - Артур сглотнул собравшийся в горле ком, - «Нет, конечно».

Но довольный, срывающийся от удовольствия голос Имса, зазвучавший над ним, развеял все сомнения:

- А ты хоро-ош, – его возбуждающий стон эхом отдавался в ушах, - Зачем делать это во сне, если можно попробовать наяву, а? Пупсик?

Артур замер на месте.

- Ты… Ты что, трахаешь меня? Чёрт подери, ты трахаешь меня, пока я сплю?! – на секунду он замер, - Подожди, как ты делаешь это? Как ты можешь быть здесь и наяву одновременно?

Вместо ответа Имс запел, издевательски растягивая слова:

- But here's my number, so call me, maybe? Hey, I just met you**, - на секунду он запнулся, забывая слова, но тут же продолжил, напевая только мотив.

Артур содрогнулся, а Имс засмеялся.

- Я знаю, что она бесит тебя, пупсик. Ладно, мне пора идти, больше я тебе здесь не нужен, - облик Имса начал бледнеть и через секунду растворился в воздухе. Артур заметил его странное исчезновение, но времени удивиться ему не было – он сконцентрировал взгляд на другом.

Его сердце билось, как одержимое, а зрачки были расширены от страха. Сказанное Имсом

(А ты хоро-ош, детка)

не давало ему покоя. Он серьёзно? Он точно серьёзно? Одна часть его сознания поверила в это с первой секунды (что ещё можно было ждать от такого, как Имс?), но другая по-прежнему сомневалась в реальности происходящего. Надежда на то, что это его очередная нездоровая шутка, не покидала мозг Артура. Он мог слепо верить своему разуму, твердившему, что даже Имс не смог бы зайти настолько далеко, но опасение, пустившее зерно в его сознании, не могло исчезнуть так просто. Он обречённо закрыл глаза и в воображении явственно представил себе Ремингтон 1858 года, во всех его деталях: чёрное дуло сияет чернотой, изогнутый ствол крепко обхвачен его пальцами, а глянцевая поверхность холодит его разгорячённую кожу. В жизни он никогда не пользовался этой моделью, но нередко слышал о ней от историков, обожавших рассказывать об оружии, использованном в крупномасштабных войнах и революциях. Самому Артуру он казался слишком изящным для убийства – ему не нравились форма и размер ствола, но для самоубийства он подходил идеально. Мужчина открыл глаза и повернул голову вбок. В его правой руке сиял начищенный до блеска револьвер, на поверхности которого отражались солнечные блики, а ствол был обхвачен тоненьким дымком. В очередной раз Артур удивился поразительным качествам сновидений: вещь, которую он держал в руках, в точности повторяла ту, что он только что воссоздал в своей памяти. Проведя большим пальцем по мягкой отдушке оружия, он поднёс ствол к своему виску.

Похоже, выбора у него не было.

Раздался выстрел, и испуганная стая птиц взлетела в небо.

Глава 2

Последним, что он услышал, выныривая из дурмана, были крикливые голоса птиц, нарушающие окружавшую его тишину. Первым, что он почувствовал, вернувшись в реальность - пульсирующий член Имса, двигающийся в нём с устрашающей скоростью. Тело Артура звенело от боли, которая сжималась в трепещущий комок между его ногами и растворялась по всему организму, вызывая дрожь и покалывание в мышцах. До слуха доносился рычащий, срывающийся от удовольствия голос Имса, который создавал причудливый контраст с его собственным – полузадушенным, глухо всхлипывающим в подушку. Имс ебал его, не жалея сил, размашисто вгоняя член до самого основания и вынимая его с мягкими хлопками. Его сильные руки с яростью вжимались в талию Артура, оставляя красноватые следы от пальцев, которые в скором времени должны были превратиться в синяки. Коленями Имс фиксировал его бёдра, удерживая их разведёнными. Между ног доносились громкие хлюпающие звуки, и на несколько секунд Артур замер, прислушиваясь к болезненным ощущениям постороннего органа внутри него. Было обжигающе горячо и остро, словно Имс вбивал в него не член, а раскалённую кочергу. Артур зажмурился. Он чувствовал, как на внутренней стороне бедра густеет его собственная кровь. Когда Имс вошёл в него под особенно острым углом, Артур застонал от боли, обращая на себя внимание насильника.

Услышав вполне осознанные возгласы своей жертвы, Имс перевёл взгляд с его задницы, так аппетитно принимающей в себя половой орган, на мокрый от пота затылок.

- Ты так рано проснулся, пупсик, я ещё не закончил, - голос Имса заворковал над ним, словно няня над непослушным трёхлетним ребёнком. Он притворно вздохнул:

- Не думал, что ты почувствуешь меня так быстро, я надеялся, что обойдётся без проблем… но, видимо, ошибся, - услышав эти слова, Артур вздрогнул. Из интонаций Имса постепенно исчезала та напускная легкомысленность, которая сквозила в каждом его предложении. Раньше Артура трясло от раздражения, когда Имс только открывал рот, чтобы сказать очередную скабрезную колкость. Он чувствовал в нём двуличие, плохо скрываемую фальшь, и всегда хотел забраться ему в душу - понять, что он думает на самом деле. Но сейчас, когда истинная сущность Имса приоткрылась для него, он захотел вернуть всё назад. Он почуял опасность, как беззащитная антилопа в условиях дикой природы чует запах хищника. Хищника, который может растерзать тебя в клочья и сожрать без остатка.

- Прости, пупсик, я немного переборщил, - Имс оглядывал его кровоточащую задницу, - Кажется, даже порвал тебя, - Имс вздохнул с картинным сожалением, и через секунду продолжил:

- Но ты знаешь, чёрт побери, как гладко стало тебя ебать после этого? – он изогнул его в более удобную для себя позу и зашёл под другим углом. Артур зашипел. Имс начал говорить с придыханием.

- Знаешь, ведь мы бы могли повеселиться подольше, жаль, что я почти закончил, - спиной Артур почувствовал, как на его губах расплывается ухмылка. Имс вгонял свой член всё глубже, наслаждаясь восхитительными ощущениями, нахлынувшими на него потоком и продлевая агонию человека, лежащего под ним. Когда его член входил до конца, он срывался на животное рычание, вызывающее у Артура нервную дрожь - В сознании ты мне нравишься гораздо больше.

(Боже, пожалуйста, пусть это скорее закончится)

- Ублюдок, - несмотря на липкий страх, обволакивающий тело Артура, подобно наркотической дымке, в его голосе слышалась яростная угроза, - Ты… Ты просто урод, Имс. Ты совсем слетел с катушек, развяжи меня, чёрт возьми! – когда Имс вжимался в него особенно резко, из горла Артура непроизвольно вырывался всхлип, полный какого-то детского удивления. Имсу нравилось это. Нравилось, как Артур, начинавший говорить что-то целесообразное, вдруг вскрикивал и постанывал так пошло, что тут же хотелось засунуть ему член по самые яйца, с громким хлопком, так, что бы он вообще не мог двигаться от боли. Имсом овладели животные инстинкты, стремящиеся унизить и подчинить себе, прорвать стену равнодушия, которая осаждала его все эти годы.

- Хм, дай мне подумать, котёнок, - Имс оценивающе смотрел на него, - как на счёт маленькой услуги? Развяжу тебя, если пообещаешь исполнить.

- Услуга? – Артур непонимающе нахмурил брови, а Имс заулыбался как кот, укравший сметану со стола.

- Ну, скажем - минет? – Артур поперхнулся, - Как тебе? Девственность вернуть не обещаю, но могу не кончать в тебя, чтобы ты сохранил свою честь для мужчины своей мечты. Неплохо же, да?

- Сдохни, Имс…

- Прости, детка, никак не могу. Кто тогда будет кормить бездомных котят, защищать страждущих и помогать обездоленным? – Имс взмахнул рукой с притворным негодованием, - Думаешь, это всё само сделается?

«Не могу поверить» - думал Артур, - «Даже в такой ситуации он ведёт себя, как полный придурок, не прекращая кривляться и дурачиться»

- Чёрт, детка, ты так сексуально выглядишь в этом ракурсе, - руки Имса похабно теребили его ягодицы, - Ты мне так нравишься сейчас – такой открытый.

Артур был прижат к кушетке, уткнувшись лицом в твёрдую, царапающую кожу обивку. Его руки были крепко связаны за спиной, а на голове собственнически лежала правая ладонь насильника, дёргавшая его за волосы и вжимавшаяся в них изо всех сил. Пикантная поза Артура возбуждала мужчину всё больше – его ноги были широко раздвинуты, а под пах была подложена подушка, высоко поднимающая его зад, который в сумеречном свете выглядел очень аппетитно. Его ягодицы давно были отбиты сильными ладонями и теперь на них красовались красные пятна. Поглаживая бедро своей жертвы, Имс произнёс:

- Ты выглядишь, как настоящая шлюха, хочешь посмотреть на себя со стороны? – не дожидаясь ответа, он вышел из него. Артур почувствовал, как болезненное давление в сфинктере исчезло, заменяя его ещё более неприятной пустотой. Стараясь избавиться от тошнотворного чувства, он сжался и заёрзал на мебели, пытаясь скрыть от насмешливых глаз распухшую, истекающую кровью задницу. От Имса это не утаилось. Его всезнающая улыбка разрезала Артура на части.

(Пожалуйста, пожалуйста, господи!)

Имс зашёл куда-то в глубину комнаты, вытащил оттуда огромное зеркало и поставил его прямо перед лицом Артура, рассчитывая его положение так, чтобы он мог видеть себя с ног до головы. Обессиленный мужчина во всей красе увидел своё обнажённое бледное тело - неестественно вывернутое на диване, потное, разгорячённое, и в самом деле напоминающее что-то развратное. У Артура запылали щёки. Он отвернулся от зеркала.

- Ну что ты, пупсик, - Имс опустился перед ним и взял его за подбородок, обращая на себя раскрасневшееся лицо, - всё так и должно быть. Люди не могут заниматься сексом в смокингах и начищенных ботинках, увы… - его палец прошёлся по губам Артура, раздвигая их и проникая внутрь. Буквально через секунду он отдёрнул его. Имс засмеялся и легонько шлёпнул Артура по губам.
- Строптивый – радостно пробормотал Имс, зализывая укус.

Он поднялся с колен, и Артуру пришлось отвести взгляд. На секунду ему открылось голое тело Имса, бесстыдно красовавшееся перед его лицом. Тусклый свет выгоревших ламп оттенял рельефы мышц, а в глаза бросался бронзовый загар, делавший его похожим на древнее божество. Великолепие дополнял вставший член, находящийся в нескольких дюймах от его носа. Тело Имса было полной противоположностью его собственному – нездорово вытянутому, худому, с мягкими округлостями на бёдрах. В позе Имса чувствовалась непоколебимая сила, в изгибах его тела – неуязвимость. Сопротивляться такому телу не представлялось возможным, всё равно оно сломает и подстроит под себя.

Пока он думал об этом, Имс блуждал взглядом по его телу. Он подошёл к кушетке и уселся рядом с Артуром. Последний замер, почувствовав лёгкое прикосновение на своей спине. Ладони Имса невесомо скользили вдоль позвоночника, вызывая внутри незнакомый ранее трепет. Руки Артура покрылись дрожью, тонкие волоски приподнялись над кожей. Он чувствовал тревогу, исходившую от этих невинных ласк, словно они являлись новой прелюдией к насилию. Неудовлетворенность Имса только доказывала его предположение.

- Куда мне кончить, зайчик? В твою задницу или на лицо? – Артур вздрогнул, как от пощёчины. Переведя взгляд на Имса, он понял, что тот не шутит.

- Просто скажи куда, и я отстану, - Имс ласково гладил его по голове.

Собрав последние силы, Артур стряхнул с себя его руку, и яростно прошипел:

- Иди… на хер…

Имс засмеялся. Тихо и угрожающе. Внезапно он метнулся к лицу Артуру, в одно мгновение схватил его за волосы и хорошенько встряхнул. Из горла Артура вырвался стон.

Спустя секунду Имс заговорил снова, но с его голосом произошли кардинальные перемены. Напускная вальяжность напрочь исчезла из него, оставив на своём месте лишь свирепую похоть.

- Если ты не скажешь куда, мой сладкий, я кончу сначала на лицо, а потом в задницу. И между этими двумя событиями тебя будет ждать ещё как минимум час отличного секса. Отличного для меня, разумеется. Согласен на такой вариант?

- Н-нет… - злобные нотки исчезли из его голоса. На их месте остался только испуг.
Имс схватил его за волосы и затряс ими в разные стороны:

- Ну, так отвечай, куда?

Зажмурившись в поисках верного решения этой дилеммы, Артур прошипел:

- Сзади, Имс, - внутри неприятно ныло, но это было лучше того унижения, которое он испытал бы, увидев самодовольную рожу Имса, наяривающего перед его лицом.

Услышав этот ответ, мужчина хмыкнул. Естественно, он понял причины такого решения.

Мысленно Артур приготовил себя к новым прикосновениям и боли, но когда сильные руки перевернули его на спину и высоко задрали ноги, он всё равно почувствовал непреодолимый озноб, сворачивающий его внутренности в скользкий комок. Сердце подскочило. Он начал вырываться.

Разумеется, Имс не позволил ему освободиться. Он навис над его телом и аккуратно развёл ноги, перехватив их за щиколотки. Проскользнув по ноге, его ладони сжали раскрасневшиеся от шлепков ягодицы, а после – переместились на бёдра. И вот, горячие руки уже блуждают по нежной коже живота и груди, игриво вырисовывая вокруг сосков влажные круги, царапая их и стискивая пальцами. Членом он тёрся о внутреннюю сторону его бедёр, заставляя Артура всего покрыться мурашками. Медленно Имс приближался к усталому, уже не пытавшемуся ничего понять, лицу Артура. Его пухлые губы стремительно накрыли губы Артура, искусанные и обветренные, он раздвинул их языком и начал исследовать нёбо. Он захватывал зубами его нижнюю губу, играл с языком и блуждал по дёснам. На несколько секунд Артур растворился в этом поцелуе, невольно закрывая глаза от удовольствия. Но только на несколько секунд. Спустя мгновение, осознав свою глупость, он вновь попытался укусить яростно врывающийся в его рот язык, но проворные руки Имса тут же легли на его шею, пальцами накрывая бешено бившийся пульс.

Отстранившись на секунду, Имс произнёс:

- Только попробуй, и я сделаю тебе гораздо больнее, - после чего он вновь обвёл языком его губы, прикусывая их и втягивая в себя. Его язык опять оказался внутри. Артур чувствовал возрастающее удовольствие от этого поцелуя и члена, упирающегося в его задний проход. Он судорожно вздохнул, прикрыв веки. Горячее дыхание Имса обожгло его ухо, когда тот спросил у него:

- Хочешь, развяжу тебя?

Артур непонимающе уставился на него.

- Разумеется, если ты пообещаешь вести себя хорошо, - Имс улыбался. Артур разглядывал его лицо, пытаясь понять – он серьёзно, или за этим следует очередное предложение минета. Имс выглядел честнее девы Марии.

Артур кивнул.

- Хорошо, - Имс приподнял его на себя, усаживая на бёдра и, протянув руку куда-то ему за спину, достал длинный нож. Перерезав верёвки, сжимающие кисти Артура, он откинул оружие в сторону и притянул его ближе. Их лица были в нескольких дюймах друг от друга. Имс облизнулся.

- А хочешь, сделаю тебе приятно? – обольстительный баритон Имса возбуждал сознание, опьяняя нервные клетки и заманивая в свои сети. Его лицо было покрыто испариной, глаза взволнованно блестели, губы были припухшими. Артур вздрогнул.

- А если я откажусь?

- Тогда я сделаю приятно только себе – его глаза насмешливо улыбались, но улыбка их не была злобной, скорее – хитрой, и невольно Артур улыбнулся в ответ – одними уголками губ. Спохватившись, он покраснел и отвернулся.

«Чёртово дьявольское отродье».

- Так каков твой ответ? - Имс впился в него глазами, не позволяя отвернуться.

- Да.

Он явно был не удовлетворён.

- Что «да»?

- Я согласен, - ответил Артур спустя долю секунды

- На что именно ты согласен?
"Просто произнеси это вслух, котик" - мужчина облизал пересохшие губы.

Артур сдался:

- На «приятно»

Имс рассмеялся.

- Тогда раздвинь ноги пошире, - и не успела новая порция стыда окрасить щёки Артура, как пальцы Имса уже втиснулись в узкое кольцо мышц, заставляя его дыхание оборваться. Он аккуратно вращал пальцами внутри него, растягивая сжавшиеся мышцы. Медленно пробираясь вглубь, он исследовал его изнутри, нажимая на стенки кишечника и отыскивая простату. Неприятное ощущение от вторжения начинало проходить и Артур смог расслабиться. Имс был неожиданно нежен с ним, его прикосновения были неторопливы и размеренны. Артур с удовольствием окунулся бы в мир ощущений, если бы Имс перестал прожигать его своими неистовыми глазами, безумие которых никак не связывалось с ласковыми, дразнящими прикосновениями. Его глаза не позволяли отвернуться и полностью расслабиться, они постоянно держали его на взводе, заставляя ожидать опасности от их беспокойного хозяина.
Должно быть, опасения отразились на его лице, потому что Имс успокаивающе зашептал:

- Всё хорошо, Артур, - не «пупсик», не «девочка», а «Артур». Почему-то именно имя, слетевшее с его языка, подарило Артуру некоторое спокойствие. Имс накрыл его губы поцелуем, таким же медленным и чарующим, как движения его пальцев. На несколько томительных секунд их рты соединились вместе, и каждое касание влажных языков вызывало у Артура тянущее чувство в паху. Он припал к губам Имса, как измученное животное к водопою. Время вокруг них остановило своё движение, сжалось в пульсирующий комок и обессмертило пленительные мгновения.

Это продолжалось удивительно долго, словно их тела превратились в мраморные изваяния, и так и застыли – навечно скреплённые друг с другом, пока Артур не застонал, разрушая связь. Его голос нарушил одухотворённую эклогу***, царившую над ними, но, одновременно с этим, и освободил их сердца от оцепенения, вновь запуская застывшее время.

Глаза Имса очистились от мутной дымки, и он посмотрел на Артура в новом свете. В его взгляде читалась необъяснимая безмятежность, ласковая, и в то же время решительная, как будто он сделал какой-то выбор, до этих пор мучивший его длительное время, и теперь в его душе царит спокойствие. Артур не знал, каково это решение, но чувствовал, что оно важно для Имса. Подумать об этом больше ему не дали. Имс стряхнул с себя пот, и вместе с этим движением его короткое наваждение исчезло. Сильный и властный Имс вновь предстал перед глазами Артура. Он опустил его на кушетку и лёг сверху, коленом раздвигая ему ноги.

- Думаю, больно больше не будет, - с этими словами он втолкнул член в его задний проход.

Артур застыл - боли и в самом деле не было, но внутри забился пульсирующий комок, вызывающий дрожь по всему телу и умоляющий прикоснуться к себе. Член Имса всецело разделял это желание. Когда он начал двигаться, весь мир перед глазами Артура поплыл цветными пятнами. Он выгнулся, чувствуя невыносимое удовольствие глубоко внутри, нарастающее с каждым толчком. Он приподнял задницу и старался подмахивать ускоряющему темп Имсу, который вжимался в него изо всех сил, теряя свой человеческий облик и обретая новый – звериный. Плавные движения ожесточились – Имс доходил до самого конца, резко вбиваясь в него, раздразнивая Артура ещё больше. Тот хрипел и выгибался под ним, шире раздвигая ноги и до боли сжимая кулаки. Гладкие смоляные волосы облепили его лицо. Имс рычал, наблюдая за каждым его движением.

(Боже, Имс, только не останавливайся)

Артур же тонул в невообразимой палитре чувств, навалившейся на него всем своим телом, одурманивающей сознание и заставляющей наслаждаться этим единственным моментом удовольствия, которое стирало его память, вынуждая раствориться в красочных ощущениях. Какая разница, что было и что будет. Единственно важное событие сейчас перед ним – заглатывает его внутрь своей пучины, доводя до экстаза и лишая разума.

(Боже...)

Когда особенно сильный спазм пронзил его тело, Артур кончил, неистово изгибая тело. На некоторое время он впал в кататоническое, бессознательное состояние, сквозь которое слабо слышались скрип кушетки и рычащие стоны Имса. Блаженное забвение проглатывало его, погружая в глубокий сон. Перед тем, как отключиться, он почувствовал последний рывок Имса, кончающего куда-то глубоко внутрь него. После этого глаза Артура сомкнулись, и он окунулся в крепкое забытье, уносящее его куда-то очень далеко.

-

Сноски:
Голландец Михель* - персонаж сказки Вильгельма Гауфа «Холодное сердце». Собиратель человеческих сердец. Тщеславные люди сами приходили к нему, выпрашивая для себя неистощимого богатства. Злодей давал им то, что они просили, но при одном условии – их человеческие сердца он заменял каменными.

But here's my number, so call me, maybe? Hey, I just met you** - строки из песни Карли Рэй Джепсен, музыку которой Имс затрагивал в самом начале диалога. Его упоминания о ней носят иронический характер.

Эклога*** - в данном контексте обозначает идиллическое состояние полного уединения и блаженства двух человек, в своём роде катарсис.

@темы: собственное, фанфикшн

---

Глубина (2)

Название: Глубина
Часть: 2
Автор: Naive.Madman
Бета: Лилиан Уинтер
Пейринг: Итачи/Дейдара, Кисаме/Дейдара (в мыслях первого)
Рейтинг: NC-21
Жанр: Grapefruit, Angst, местами POV, мистика, психология
Предупреждения для части: слеш, изнасилование, нецензурная лексика, некрофилия
Дисклаймер: отказ от прав на героев. Какой-либо коммерческой выгоды данным произведением не несу.
Состояние: в процессе (планируются ещё одна - две главы)
Размещение: с сохранением авторства, ссылкой на оригинал
Саммари: Мы все просто слетели с катушек. Мы были на грани, и всё, что требовалось нам - спусковой крючок, запускающий механизм. По его сигналу мы были готовы убивать и трахаться; мы жаждали галлюцинаций, открывающих нам новые вселенные, позволяющих видеть то, что ранее никому не было доступно. Мы были в самой глубине развращающей бездны, обволакивающей нас и впускающей в своё нутро.
Но знали ли мы об этом?

Прочитать

Последствия
(Кисаме)

Утро в тот день было обесцвеченным.

Даже после нескольких месяцев, минувших с того дня, я помню простилающееся над миром бестелесное и ослабевшее небо - результат всемогущей силы, иссушившей его соки. Полустёртые облака еле двигались по нему, словно к каждому из них был прицеплен груз, весом в несколько тысяч кан, и они были вынуждены тащить его по бесконечному небосводу, в бессмысленном ожидании ветра, который растрепал бы их невесомые тела, избавив от ненавистной пытки. Смертельно истощённая своей вчерашней шалостью природа двигала мир с неохотой, горестно наблюдая за ним сквозь не до конца разлепившиеся от усталости веки. Следы прошедшего безумия были повсюду: обрубленные стебли растений, с корнем вырванная растительность, трупы мёртвых, не успевших вовремя найти укрытие мелких грызунов. Даже солнце, в это время, обычно поднимавшееся очень высоко, теперь тускло сияло над самым горизонтом, не желая занимать своё положенное место. Яркость исчезла из мира, жизнь вяло возвращалась к измученным, помертвевшим людям, выглядевшим непривычно безликими и, оттого ещё более постаревшими. Этот вчерашний страх сильно отпечатался даже на лицах детей, изуродовав их наивные, радостные души неизгладимыми шрамами. Это было что-то гораздо более сильное, чем обычная непогода или ненастье – скорее стихийное бедствие с катастрофическими последствиями, геноцид всего человеческого рода.

В то утро я видел в зеркале уродливое лицо, исполосованное порезами, изнеможённое и потухшее. Красный след от ожога, превративший кожу в раздражённую, покрытую зудящей корочкой оболочку, плавно простирался на лице длинным, уродливым пятном. Каждый раз, когда я машинально дотрагивался до этого места, в него будто вонзались миллиарды иголок, и на несколько секунд вспышка боли становилась настолько яркой, что заглушала собой все мои чувства. Виновник травмы не приходил в сознание до обеда. Вид его бледного матового лица, безжизненно покоящегося на подушке, почему-то сильно будоражил меня - хотелось всматриваться в него бесконечно. Резкие черты лица словно скрывали в себе что-то, но я никак не мог понять, что именно.

Позже, когда он очнулся, я пару раз попадался его маниакальным, постоянно блуждающим в пустоте, глазам, но они, казалось, даже не замечали меня, смотря куда-то далеко вперёд, сквозь моё тело. Если бы не они, я бы подумал, что он чем-то испуган. Но, нет. Снаружи он казался притихшим и растерянным, но внутри, я чувствовал это, он был поглощён чем-то невероятно важным, захватившим все его мысли.

(Невысказанное суждение:
Хотя я не увидел в нём тех чар, что поразили меня вчера, я чувствовал, что они не исчезли навсегда, а только затаились глубоко внутри: уснули, накинув поверх себя непроглядный серый туман. И вместе с этим я чувствовал, что пасмурные глаза могут отбросить эту мнимую и лживую серость в любой момент, явив на свет два необузданных океана, что с лёгкостью завлекут меня на свирепую глубину, и там, растерзают на куски).

И только на Итачи катастрофа не оставила своих меток. Он оставался таким же, как и был, возможно, потому что в нём больше нечего было уничтожать – в душе его и так никогда не было красок. Его облик был воплощением застывшей мраморной маски – ровной и идеальной, слепленной самым искусным мастером в мире, но абсолютно бездушной, лишённой человечности.

-

Ещё ранее, это утро поприветствовало меня головной болью, монотонно гудящей где-то в глубине лобной доли. Я проснулся больным – чудовищная, полная злодеяний ночь опустошила меня, высосала все жизненные соки. Я ощущал себя червяком, неспособным видеть на свету и ориентироваться в пространстве. Все чувства были приглушены невыносимой болью, из-за которой я не мог ходить и дышать. Словно пелена огненного жара, разрывающего на части тело, накрыла меня с головой. Я ослаб настолько, что еле передвигал ногами. Я чувствовал, как трещат кости, а из лопнувших сосудов выливается кровь, образуя на коже набухшие, лиловатого оттенка синяки. Я понимал, откуда возникло это состояние.

Всё, что происходило со мной минувшей ночью, не являлось моими желаниями или мыслями, и даже, минутным помешательством, порождённым моим собственным разумом. Всё это было лишь алгоритмом, продуманным до самых незначительных мелочей. Это был ряд действий, навязанный мне насильно - результат запущенного механизма, который никто из нас не в силах был предотвратить. Кто-то скажет, что так я пытаюсь оправдать себя, и, возможно, окажется прав. А, возможно, нет.

Безграничная стихия выпустила из меня самые зверские и неподвластные рассудку инстинкты, она сорвала маску равнодушия с Итачи, обнажив его истинную сущность. Дейдаре она подарила совсем другую роль, но о ней я расскажу чуть позже.

-

Рассвет принёс в мою душу осадок, мучивший меня и оставивший неприятное ощущение в груди. Этим осадком являлись воспоминания, сохранившиеся в моём сердце после того, как логика моих суждений была погребена под напором яростной лихорадки, отравляющей разум. Ослабление боли и неожиданно возникшая трезвость ума не принесли мне облегчения, потому что воспоминания навалились на меня тяжёлой массой, обрушиваясь на голову, словно град камней. Они подарили мне ещё более ожесточённую головную боль и цепочку фактов, которые в ясном свете дня поражали и шокировали сознание.

Одновременно две мысли крутились в моей голове. Первая, самая очевидная и поверхностная, являлась неприкрытым ужасом от содеянного. Она неустанно вспыхивала в моей голове, не давая забыть о себе ни на мгновение. Вторая, полная ей противоположность, закрадывалась в душу не торопясь, медленно усыпляя собой сознание, словно смертоносный яд. Вторая мысль не кричала «что ты наделал», она соблазнительно шептала под ухо: «Давай сделаем это ещё раз» и «Мне было мало». Она была безудержным желанием вновь погрузиться в самое нутро скверны и там, потерять себя в её бесконечных лабиринтах…

Запах гнили всё ещё не сошёл с меня, засохшая кровь покрывала всё моё тело, – она въелась в волосы, слепляя их, пропитывая своей вонью, забилась под ногти. На языке до сих пор разлагались остатки покровных тканей, а в желудке бурчало и переваривалось человеческое мясо.

«Откуда мясо?» – спросите вы.

Мне кажется, вам лучше не знать ответ на этот вопрос.

-

Так что же происходило со всеми нами? Я не хочу думать об этом, но каждая мысль подводит меня к этим воспоминаниям. Иногда всё случившееся кажется мне таким невероятным, что я начинаю задумываться: а было ли это на самом деле? То, что я совершил по отношению к той женщине… Прошло уже столько месяцев, но я до сих пор не могу забыть её запах…

Я всегда заставляю думать себя, что то дикое растление, нарушающее все мыслимые человеческие границы, было мощнейшим помутнением моего рассудка, которое полностью завладело моим телом и разумом, и которому я не мог сопротивляться; но алчное возбуждение, возникающее каждый раз, когда я думаю о её тёплых внутренностях, разлагающихся прямо в моих руках,

(Ах, эти прекрасные органы, немного дряблые от долгого процесса гниения среди старых мусорных баков, но всё ещё мягкие и нежные, в которые было так приятно погружать свои руки.)

опровергает все мои попытки оправдать себя. Иногда мне кажется, что возникни она передо мной снова, я бы опять сделал то же самое. И это пугает меня больше всего.

Моя неспособность по-настоящему раскаяться.

-

Я с удивительной точностью могу вспомнить любые мелочи, произошедшие тем утром, но сомневаюсь, что они вызовут у вас какой-либо интерес. Часы рассвета вернули мне разум и трезвость суждений, но не смогли исправить того, что я совершил прошлым вечером.

Механизм был запущен. Изменения, произошедшие во всех нас – необратимы.

События предыдущего вечера:

Внутри бездны
(Итачи)

Сколько существ погубила эта безжалостная и дикая стихия? Стоя на мансарде, я уже вижу обломки жизней, за которые они цеплялись так откровенно и страстно, не желая отдавать её в руки смерти. Гроза прошла и прекрасные цветы, растерзанные ею, осыпались в ворох нежнейших лепестков, что кружились в воздухе, исполняя свой самый последний акт красоты, прежде чем упасть под чьи-то тяжёлые ботинки, в грязь, и там, ждать пока новый дождь не смоет их поруганное великолепие с лица земли. Ещё недавно с неба падали мёртвые птицы - ураган выплёвывал их как лакомство, не пришедшееся ему по вкусу. Недалеко от меня лежит крошечное, сгорбившееся тело крота, не успевшего доползти до своей норы. Я наблюдаю эту картину с сожалением, но понимаю, что это ещё не самое худшее, что могло произойти. Гораздо большего сочувствия вызывают у меня люди.

Как безрассуден человеческий род, и как же его бывает жаль. Слабые, беззащитные люди, которым отведена лишь неощутимая частичка вечности, что они могут сделать перед лицом естества, перед его яростью? Каждый из них достоин великого сочувствия, если не откровенной жалости…

Из собственных мыслей меня вытягивает Кисаме. Его голос, доносящийся из глубин дома, зовёт внутрь.

- Здесь холодно, Итачи-сан. Вы простудитесь.

Я раздвигаю перегородки и погружаюсь в затягивающий мрак коридора, где невыносимо спёртый воздух тисками сжимает горло. Дейдара уже здесь. Его горящие ненавистью глаза освещают мне дорогу, хотя этого и не требуется: темнота стала моей родной обителью, и нигде больше я не чувствую себя настолько же безопасно, как в её чреве. Я смотрю прямо на него. Я не понимаю, как могут быть человеческие глаза настолько живыми и откровенными, не скрывающими в себе ни одной тайны, которую нельзя было бы разгадать? Обычно люди пытаются укрывать свои помыслы от посторонних глаз, они умеют казаться равнодушными, когда их душа кричит от переполняющих её чувств, но его глаза… Они обнажают его душу, любое, даже самое незаметное, чувство, сокровенную мысль, каждое желание. Всё это отпечатывается на сетчатке зрачков так безудержно ярко и ослепительно, что становится больно смотреть. Но, что необычно, его открытость не делает его простодушным или бесхитростным, а, скорее, наоборот - более свободным. Словно среди тысячи одетых людей он ходит обнажённым, и ни капли этого не стесняется. Будто он пытается бросить вызов всему миру сразу и каждому человеку в отдельности.

Я медленно прохожу мимо подрывника, и когда он случайно (случайно?) касается меня рукой, посылаю ему слабый разряд тока. Это что бы он был послушным мальчиком и не подходил ко мне близко. Руку он одёргивает, но сомневаюсь, что до него дошёл смысл моего намёка. Интерес ко мне вспыхивает в нём с новой силой. Затылком я чувствую его жадный, изучающий взгляд. Все его мысли как будто у меня на ладонях. Я чувствую его так же хорошо, как и всех остальных. Его ненависть столь материальна, что проскальзывает в каждом движении. Лучше бы ему опустить глаза вниз, а то ведь и я могу ответить тем же…

Мальчишка.
Ты не понимаешь, во что ввязываешься…

Настроение

Подрывника мучил озноб. Избалованный приятным весенним солнцем, он давно перестал закрывать ставни на окнах и теперь по дому гулял сквозняк, продувая его со всех сторон.

«Чёрт возьми, да здесь холодно, как в собачьей конуре» - думал Дейдара, ежась от очередного порыва ветра. От стужи дрожал он один, и это раздражало. Итачи с Кисаме прошли пешком по разъярённому городу и, после этого, уже не боялись никаких погодных изменений и оба вальяжно сидели на стульях, заваривая себе горячий чай. Тишину в кухне нарушало лишь похлопывание оконных створок.

Рука ныла. «И это – от простого прикосновения… Но, как бы больно мне не было, я скорее подохну, чем оставлю тебя в покое, Учиха! Я сотру эту безразличную физиономию с твоего лица». Ещё один брошенный на Итачи взгляд, полный злобы и холодное равнодушие в ответ.

- Да, здесь у тебя не густо – осмотрев холодильник, Кисаме нарочито вздохнул, больше беспокоясь о состоянии Итачи, чем о наличие еды в доме. Последний замер, словно каменная статуя, а это – всегда плохой признак. Кисаме старался отвлечь внимания подрывника на себя, тем самым разрядив обстановку, и не давая Итачи повода для использования гендзюцу.

Это подействовало. - Дейдара вскипел.

- С какой это стати я должен беспокоиться о твоём желудке? – его глаза злобно сощурились, а раздражение просачивалось сквозь каждую клеточку тела.

«Чёртова прожорливая рыба».

Его раздражал окружающий быт, ровно так же, как и бесила обстановка, которую он видел изо дня в день на протяжении нескольких недель. Он ненавидел повседневность и однообразие своей нынешней жизни. Он - нукенин, а не чёртова домохозяйка, и он никогда не чувствовал удовлетворение от спокойного и размеренного существования. Ему нравились взрывы, символизирующие непостоянство жизни и красоты, и, участвуя в непрерывных миссиях, он, как нигде больше, ощущал движение жизни, что протекала у него на глазах. Он чувствовал необыкновенный электрический заряд, что пронзал его изнутри.

Неудивительно, что он почувствовал лишь скуку и уныние, когда пришёл в этот красивый и статный дом, в котором ему было необходимо провести несколько месяцев, скрываясь от анбу. Этот дом стал для него изоляцией – замурованной в земле темницей, которая не пропускала солнечного света. Он грезил о хаосе, искусстве, нескончаемой погони и сильных противниках, в сражении с которыми все его глубоко запрятанные инстинкты вырвались бы наружу. Как прекрасен был тот трепет, что охватывал его в минуты боя! Ему хотелось оказаться на грани выживания, ощутить дыхание смерти за своей спиной, бояться и торжествовать одновременно. Но, как назло, организация притаилась в тени и никаких захватывающих (бог мой, да хоть каких-нибудь!) миссий не появлялось. Единственное, что осталось у «Акацке» – ежемесячные унылые собрания, от которых клонило в сон. Вместо заданий Пейн мучил их заученной и однообразной мантрой, бесконечно долго разъясняя сложившуюся ситуацию и причины их нынешней «подпольной» жизни, настойчиво прося каждого из организации не совершать необдуманных поступков и воздерживаться от сражений с вражескими поселениями.

(Ах, да, маленькое пояснение:
Учитывая, что все в «Акацке» – ниндзя-отступники, не примыкающие к какой-либо определённой деревне, это значит, что все существующие поселения являются вражескими, и ни с одним из них нельзя вступать в битву)

Дейдара стиснул кулаки и, в очередной раз, пожелав лидеру сгореть в аду, подошёл к столу и сел рядом с Кисаме, который всё это время продолжал что-то говорить.

Было паршиво.

Одушевлённый
(Кисаме)

Дом то скрипел, как старая кляча, раздражая слух своим брюзжанием, то вёл практически неслышный разговор, в котором ветер, листья и холод перешёптывались между собой.

Мне он сразу не понравился. Слишком оживлённый, заполненный разнообразными звуками – шорохом насекомых, вылезающих из выбоин дощатого пола; скрипом старых половиц; шелестом листьев, гоняемых ветром. Последних было невообразимо много - они хрустели под ногами, заносимые в дом сильным потоком воздуха через настежь распахнутые окна. После урагана к ним присоединились ещё и затвердевшие колючки лопуха, растущего у дома, лепестки цветов, их стебли и огромное количество пыли и песка, из-за которых комнаты стали казаться похожими на экспозицию сумасшедшего флориста, превратившего весь дом в цветочное панно. Это таинственное убранство дома пробуждало во мне элегический настрой, и я хотел по-настоящему насладиться им.

Больше всего удивляло то, что и Дейдара, сам того не замечая, был вовлечён в эту звуковую концепцию, – дом словно подстроил его под себя и, неосознанно, блондин стал нотой в этом оркестре. Он являлся причиной целой системы звуков, – каждая часть его тела издавала свой собственный шум. Хруст его пальцев, дыхание, шорохи маленьких язычков на ладонях - всё это имело свой собственный смысл и, смешивая все звуковые компоненты воедино, превращалось в изящную мелодию.

Комнаты навевали очень странное впечатление, – они были полупустыми, заполненными эксцентричной, несвойственной съёмным домам мебелью: старое кресло-качалка в гостиной, огромный стол из чёрного дерева, в полумраке дома казавшийся обугленным, лестница, упрятанная в глубине коридора. Когда я спросил Дейдару, откуда взялась такая диковинная мебель, он не понял моего вопроса. Он удивлённо переспросил меня о мебели, словно бы не понимая, о чём идёт речь. Как будто он не замечал странностей обстановки, которая окружала его. Это немного встревожило меня, но я не стал вдаваться в подробности.

Скорее всего, это лишь предчувствие, но, в любом случае, нужно рассказать Итачи-сану об этом.

Вдруг, что…

Ловушка

Плавные изгибы глиняных фигурок заставили Дейдару залюбоваться собственной работой, и он аккуратно провёл пальцами по выгнутым спинам птичек. Бомбы были готовы.

Но главное - он сам был готов.

Ночь за окном вступала в свои законные права. Пальцы болели от однообразных движений.

«Эти взрывы не будут похожи ни на что, что я делал ранее»

Маниакальный взгляд подрывника внимательно следил за совершаемыми руками действиями, сладостно предвкушая реакцию Учихи. «Хотел поспать, да? А вот хрен тебе» - блондин насмешливо усмехнулся. Приподнятое настроение, вызванное предстоящим весельем, заполняло все его мысли. Учиха ушёл к себе рано, не объясняясь перед напарниками, лишь коротко кивнув на вопрос Кисаме: «Вы спать, Итачи-сан?"

«Чёртов ублюдок, что же он делает там. Может быть, дрочит?» - от неожиданной мысли на Дейдару вновь накатил приступ смеха. Он прыснул в кулак: «Интересно, он и в постели бесчувственный хрен?». Веселясь, он попытался представить себе эту картину: равнодушного Итачи, гоняющего лысого и не издающего при этом ни звука. Картина, возникшая в его воображении, должна была быть смешной, но, вместо этого, вызвала какое-то необъяснимое чувство вожделения. Глядя на выдуманного Учиху, у Дейдары пересохло горло. Это была не та реакция, которую он ожидал. Подрывник вздрогнул, прогоняя вспотевшее от возбуждения лицо Итачи из головы, и открыл глаза. Больше он решил не экспериментировать.

Когда последний зверь был готов, Дейдара поднялся с пола, потирая затёкшие конечности. Аккуратно выйдя из своей комнаты, он крадучись побрёл по коридору. В абсолютной темноте, изредка прерываемой уходящими вспышками молний, он расслабился, с удовольствием прислушиваясь к приятным звукам, - всё в доме словно перешёптывалось между собой. Наверху что-то скрипело, под ногами шелестели засохшие листья, слабый ветерок обдувал с северной стороны. Тени на потолке мелькали, устраивая театральную постановку. Уличный ветер выл и хлестал ветками оконную раму. Подрывнику нравились эти звуки, и на несколько секунд он растворился в стонах и охах старого дома.

Оглушающий голос в его мыслях заставил Дейдару остановиться посреди коридора:

«Ты думаешь, я не знаю, что ты задумал?»

«Что? Откуда ты в моей голове?» Дейдара встрепенулся и оглянулся по сторонам. В горле застрял комок страха, но, спустя секунду, провалился в желудок. Блондин взял себя в руки.

«Если ты здесь, то вылезай из своей конуры и сразись с моим искусством!»

Он подошёл к распахнутым перегородкам, ведущим в комнату Итачи. Внутри неё клубился густой мрак, грозящий поглотить любого незваного гостя. Дейдара смотрел в самую гущу черноты, без страха или сомнения на лице. Кроткая, извивающаяся змейка была готова соскользнуть с его рук, чтобы взорвать эту чёртову, сочащуюся из всех отверстий темноту, но шорох позади заставил подрывника замереть.

- Твоё искусство ничего не стоит – произнёс холодный голос из-за его спины и тут же, в доказательство этому, сильные руки схватили ошарашенного подрывника, заталкивая его в дверь, скручивая запястья и выбивая из рук глину. Миниатюрные шедевры были выронены на пол, а их хозяин – грубо схвачен за волосы, которые Итачи тут же намотал на кулак. Спустя секунду Дейдара уже лежал лицом вниз на Учиховской кровати, задыхаясь от тяжести тела, давившего на него сверху. Кланоубийца оттянул светлые волосы на себя, заставляя подрывника поднять голову. Он наклонился очень низко к нему и, обдавая жаром его ухо, зашептал: «Теперь ты попался, сучёныш. Как думаешь, что я сделаю с тобой?». Его губы, искажённые яростной усмешкой, практически касались кожи Дейдары, от чего у последнего по спине прокатилась волна дрожи. Руки блондина были заломаны назад, ноги – прижаты к простыне ногами Итачи, выбраться из цепкой хватки было сложно, но… «Сука, тебе ещё рано сбрасывать меня со счетов - у меня осталось ещё есть несколько тузов в рукаве». Язык подрывника уже мял размокшую во рту глину, придавая ей резкую, угловатую форму. «Ворона… Специально для тебя, грёбаный ублюдок». Блондин выплюнул своё творение на подушку и тут же использовал технику для увеличения бомбы. Вспышка, и перед его взглядом стоит птица, по величине своей напоминающая собственный оригинал.

Ладонь Итачи тут же накрыла его рот, не позволяя произнести заветное слово.

- Ты что, сделал это своим языком? – произнес Итачи, внимательно рассматривая тело животного – Наверное, ты ещё многое можешь сделать своим ртом, может быть, покажешь что-то более продуктивное? – ядовитый голос шептал в где-то районе его шеи и, от чарующего дыхания по позвонкам блондина пробежала лёгкая судорога возбуждения. Почувствовав её, Итачи засмеялся: «Сейчас я заставлю тебя ощутить что-то гораздо более мощное, Дейдара». Одним быстрым движением он схватил птицу рукой и сжал её со всей силы. Шея вороны размякла, голова повалилась на бок. Хрупкое творение было испорчено. Шанс на спасение – упущен.

Итачи в очередной раз дёрнул Дейдару за волосы, причиняя дикую боль.

- Скажи мне, зачем ты постоянно ищешь меня? – сквозь сжатые зубы Дейдары просочился ответ: «Я хочу убить тебя». Итачи усмехнулся.

- А ты уверен, что сможешь? Скорее уж я подохну от старости, чем ты когда-нибудь сможешь меня победить – его пальцы сцепились на белой шее. Дейдара поперхнулся.

- Я заставлю тебя почувствовать всю силу моего искусства – его непослушное тело извивалось под ним, словно змея. Брюнет чувствовал нарастающее возбуждение внизу живота.

- Ты говоришь мне это сейчас, когда лежишь подо мной? – саркастичный смех преобразил лицо Итачи – Мне кажется, тебе стоит поплатиться за свою пустую болтовню… Как на счёт небольшого наказания, а, сучёнок? – ответить подрывнику он не дал. С силой прижав его лицо к подушке, он вынул из плаща кунай и разорвал его футболку. Не сводя глаз с головы Дейдары, пытающегося избавиться от давления, он начал стягивать с него штаны. Потом его рука легла на молнию собственных брюк, быстро расстёгивая её и вынимая вставший член. Тело под ним сопротивлялось с яростью хищного зверя, но что бы победить Учиху было недостаточно одной ненависти. Почувствовав, что блондин на гране удушья, он перестал держать его голову. Тишину в комнате пронзили громкие, жадные вдохи подрывника.

Учиха положил ладони на аккуратные ягодицы, крепко и собственнически сжимая их, оставляя синяки от пальцев и царапины от ногтей. Немного раздвинув их, он провёл пальцами по заднему проходу, от чего по телу, лежавшему под ним, пробежала дрожь. Дейдара дёрнулся.

- Не прикасайся ко мне, урод, – ненависть в его голосе была такой осязаемой, что отравляла воздух своими ядовитыми испарениями. Лёжа на животе, он болезненно ощущал свою беззащитность перед насильником, который с плотоядностью дикого животного разглядывал самые уязвимые места его тела. Его руки гладили кожу на животе и бёдрах, иногда до боли сжимая её, оставляя синяки от своих пальцев, как будто пытаясь сохранить на ней знаки своего присутствия. Дейдара испытывал отвращение не столько от этого процесса, сколько от самого вида Учихи, который бесцеремонно тёрся об него и помечал его тело отметинами, словно он был его личной собственностью, и это занятие входило в порядок обычных вещей. Его лицо было таким равнодушным, словно он не испытывал от совершаемого насилия никакого удовольствия, а просто выполнял будничное дело. Дейдара кипел от своей ненависти, но Итачи этого совсем не замечал. Наигравшись с его задницей, и с удовлетворением отметив его невинность в этом плане, он перешёл к более серьёзным действиям. Прижав юношу к кровати своим телом, он вытащил из кармана смазку и нанёс её на свои руки. Неожиданно Дейдара почувствовал горячий язык на своём затылке, который медленно перемещался вниз – маленький отвлекающий маневр. На несколько секунд он усомнился в реальности происходящего, но тут же, резкая и разрывающая на куски боль заставила его поверить, что всё это происходит по-настоящему, а не в очередном мире цукиёми. Два пальца Итачи соскользнули к заднему проходу, резко и глубоко проталкиваясь в него, грубо массируя и растягивая кольцевидные мышцы. Дейдара сжался и с яростью зашипел сквозь стиснутые зубы, своим видом напоминая Итачи забитую песчаную эфу, которая, собрав в себе последнюю мощь, готовится совершить смертельный рывок к своему мучителю. Итачи сильнее сжал блондина, и, не прогадал, – тот выгнулся волной, стараясь сбросить с себя насильника и, одновременно с этим, ринулся вперёд, оттолкнувшись ногами от спинки кровати. Итачи мгновенно сгруппировался, коленями прижав бёдра Дейдары к покрывалу, и, схватив его за талию, одним рывком прижался пахом к ложбинке между ягодиц. С губ юноши сорвался вскрик и Итачи, пользуясь его коротким замешательством, углубил прикосновение, примкнув головкой члена к сжатому сфинктеру. У обоих преступников перехватило дыхание. Сдавленно выдохнув от накатившего горячей волной возбуждения, Учиха ослабил хватку и, сжав правую ногу подрывника, приподнял её и согнул в колене. Сдерживая себя в движениях, он начал мягко надавливать головкой члена на анальное отверстие, стараясь как можно быстрее растянуть лежащего под ним юношу. Ошарашенный нереальностью происходящего, Дейдара замер, ощущая внушительную эрекцию Учихи между своих бёдер. Напряжённый орган давил на вход, и глаза юноши яростно метались по комнате, в панике выискивая среди устроенного бардака глину. Рты на ладонях приоткрывались и закрывались с лёгким стуком, руки дрожали. Сердцебиение было настолько громким, что на время Дейдару полностью поглотил этот звук, на фоне которого бесшумные шорохи Итачи казались несуществующими. Он думал о том, что Учиха определённо знал, что делает: в его движениях замечалась филигранность, да и руки ощупывали юношескую фигуру с явным знанием дела.

Итачи никуда не спешил. С неколебимым спокойствием справляясь со своими желаниями,

(вставить, войти до самого конца, насадить, трахнуть)

он вновь раздвинул колечко мышц двумя пальцами и протолкнул их внутрь. Не обращая внимания на ярость подрывника, он продвигался всё глубже, с интересом исследуя свою жертву внутри, растягивая гладкие стенки кишечника и наслаждаясь удивительной узостью, сжавшей его пальцы. Подрывник, испытывающий далеко не такие же приятные чувства, сжался в комок, крепко вцепившись ногтями в мятую простыню.

- Если будешь так сжиматься, будет очень больно – предупредил Итачи, - расслабься.

В ответ он услышал неясное шипение:

- Да пошёл ты нахуй, мудак.

В это время пальцы Итачи сдвинулись очень резко, нажимая на выпуклое место за прямой кишкой, отозвавшееся на грубое прикосновение сгустком красок и размытых пятен. Внутри Дейдары прошлась дрожь, зрачки расширились, а сам он еле сдержался, чтобы не закричать. Стало до бесстыдства приятно, и, испугавшись этого, подрывник вцепился зубами в подушку, стараясь заглушить звуки.

Итачи нисколько не удивился этой реакции. Пальцами он продолжил зажимать простату. Дыхание подрывника стало обрывочным, сдавленные стоны разрывали ему горло. Пульсирующая точка внутри него дарила незабываемое наслаждение, Дейдара жмурился от удовольствия и легонько тёрся членом о мягкую простыню. Его больше не волновала ни его ненависть, ни Итачи, ни что-либо ещё. По всему его телу метались электрические заряды, внутри разливался сладостный жар и всё, что ему хотелось – это отдаться этой развращающей, упоительной гедонии, охватившей его эмоции.

Когда пелена оргазма практически накрыла его, Итачи вынул пальцы, разрывая тонкую вуаль только начавшего зарождаться удовольствия. К заднему проходу вновь был приставлен член. Оглушающую тишину комнаты нарушил насмешливый голос:

- Может быть, ты попросишь меня об этом?

Дейдара вздрогнул. Его враг хотел унижения ещё большего, чем он испытывал сейчас. Это отрезвило его.

- Катись к чёрту – он завесил лицо за волосами, скрывая раскрасневшиеся щёки.

Итачи выглядел так, будто не ждал ничего другого. Он провёл головкой члена по его промежности, и блондина вновь охватила дрожь нарастающего возбуждения. Ему очень хотелось, чтобы Итачи вошёл в него, и он больше не мог сдерживать себя. Он приподнялся, опираясь на колени и, откровенно раздвинув ноги, потёрся о твёрдый орган Учихи. С его собственных губ сорвался стон.

Спиной он почувствовал ухмылку Итачи. Если бы не возбуждение, полностью захватившее его, она прожгла бы его кожу насквозь, превратив внутренности в сваренные и размягчённые остатки человеческих тканей. Но нестерпимое желание охватило его, и поэтому член Итачи, приставленный к его сфинктеру и вызывающий мучительный трепет внутри, заглушал муки поруганного самолюбия.

Итачи смазывал головку члена лубрикантом. Дейдара не успел опомниться, когда он втолкнул свой орган в расслабленное кольцо мышц. Его дыхание перехватило, воображение рисовало в голове вспышку боли, подобную треску разрывающейся ткани. И, в самом деле, боль захватила его сознание, но она не была оглушающей или смертельной, как подрывник себе представлял. Она была острой, но недолгой и, уже спустя несколько минут он затих, прислушиваясь к новым ощущениям. Он чувствовал дискомфорт, но, параллельно ему, и неведомую ранее заполненность, заставляющую его дрожать от противоречивых эмоций.

Тяжёлое чувство охватило его, когда Итачи начал двигаться. Он со сладостным наслаждением вгонял свой член в эту невероятную узость и отдавался ощущениям, сводящим с ума. Тело Итачи будто налилось свинцом, он сдавливал блондина изо всех сил, прижимая к кровати и вколачиваясь в него всё глубже. Он чувствовал, как влажно и жарко внутри Дейдары, чувствовал, как мышцы анального отверстия пульсируют и сжимаются вокруг его члена, срывая с губ удивительные стоны. С каждым толчком он всё сильнее задевал простату, заставляя подрывника выгибаться и кричать под ним. Огромные, расширившиеся зрачки юноши больше не могли концентрироваться на предметах и потонули в ослепляющей дымке. Он чувствовал как волны удовольствия от властных проникновений Итачи, подкатывают к его горлу. Ещё несколько минут умоляющих криков и стонов, и мир перед глазами Дейдары поблёк в феерических спазмах.

Помутнение рассудка
(Кисаме)

Я отошёл от двери, испытывая сильнейшее возбуждение. Обтянутый грубой тканью штанов, член болезненно ныл. В паху пульсировало. Скрипение половиц под тяжёлыми шагами выдавало моё присутствие в доме, но я больше не пытался этого скрывать. Внизу живота всё будто стянуло тисками, и мне хотелось выплеснуть эту боль, разрывающую меня изнутри. Я не мог разумно мыслить. В голове у меня не укладывалось та сцена,

(широко раздвинутые худые ноги, искусанные, вспухшие губы, высоко поднятый зад и ебанный член, вбивающийся в него)

которую я наблюдал несколько секунд назад. Сотни вопросов одолевали меня, а обрывки воспоминаний преследовали, стремительно накладываясь одно на другое, создавая в воображении новую, ещё более страстную картину.

Как же хотелось схватить его за волосы и мотать ими во все стороны, наблюдать за его слезами, вызванными болью и нестерпимым унижением. Хотелось насадить его рот на собственный член, заткнуть пальцами нос и двигать его головой, пока он не потеряет сознание от нехватки кислорода. Хотелось пощупать его внутри, выебать эту аппетитную задницу, что бы долгое время он больше не мог ходить и двигаться. Придавить к полу и давить со всей силы весом своего тела, что бы каждая бороздка в дощатом полу отпечаталась на его спине.

Восхитительная мечта, созданная затуманенным от вожделения разумом, оборвалась вспышкой боли – между яростно стиснутыми зубами что-то противно хрустнуло. Рот стремительно наполнялся кровью. Должно быть, что-то серьёзное, но я не чувствовал боли. Только звук (этот мерзкий треск, как будто ломаются кости) заставил вздрогнуть. Сплюнув алый сгусток на пол, я вышел на улицу, с такой силой треснув дверью, что та чуть не сорвалась с петель.

Тихие улицы, утопающие в тусклом освещении красных фонарей, зазывали к себе, обещая сорвать с меня эту похоть и удовлетворить все мои желания. Наугад выбрав направление, я устремился по дороге. Белоснежный диск луны возвышался на самой вершине небосвода, словно око самого Вельзевула, что царил за пределами мрака, будоража людей страхом, освещая их душевные изъяны и искусно заманивая в бездну распутства, что обретала перед людьми неведомую привлекательность ночью. Полностью подвластный влиянию демона, я плутал между улочками, не соображая, куда ведут меня ноги. Тем временем очертания окружавших меня домов начали преображаться, становясь всё меньше и беднее. Поломанные, гнилые заборы неровно стояли в земле, огромные, разрастающиеся деревья устрашающе нависали над дорогой, а соломенные крыши грозили обвалиться в любой момент. Если ранее я слышал множество звуков, наполнявших улицу: шуршание домашних животных во дворе, голоса людей, беседовавших на своих верандах, последние крики детей, не желавших ложиться спать, - и видел в домах тёплый свет, льющийся из окон, то сейчас вокруг покоилось лишь мрачное молчание жизни, где люди существовали по своим законам. Это было лучшее место для того, что бы излить звериные инстинкты. Ярость кипела во мне. Я встал подальше от источников света, позволив тьме скрыть моё тело в самой гуще черноты, которая отгораживала меня от любопытных взглядов и, в то же время позволяла оставаться свидетелем всего происходящего на дороге. На несколько секунд я замер, стараясь отвлечься от переполнявших меня эмоций. Я чувствовал, что кто-то должен подвернуться мне. Мне нужно подождать. Подождать…

-

Первым делом, я почувствовал запах. Густой, терпкий аромат гнили, что струился в воздухе, словно шлейф, плутая по маленьким улочкам и будоража воображение странников. Он был полон тонких примесей, приторно-сладких (запах разлагающегося тела) и горьких, более острых (выделения гноя), при соединении коих возникало это невероятное месиво, от миазма которого в жилах стыла кровь. Я знаю, что большинство людей, столкнувшись с подобным амбре, заткнули бы носы, и тут дело не в том, что этот запах специфичен и только знатоки могут уловить его чарующую тонкость, а скорее в том, что это запах мертвеца. Люди думают, что если такой аромат исходит от трупа, значит это и не аромат вовсе, а зловещий смрад. И, запечатывая эту мысль в сознании, они уже не могут почувствовать его редкостной парадоксальности, ощутить в нём некую несообразность, которая придаёт этому явлению ещё большую пленительность. Поэтому я повторяю, что лишь истинные ценители могут по достоинству оценить этот продукт человеческого распада. Благодаря своему звериному чутью, улавливающему всё многообразие субтильных запахов, я могу назвать себя именно таким.

И, вполне логично, что, учуяв тлен безжизненного тела, я тут же поддался охотничьему азарту и направился на поиски его источника. Я недолго плутал между извилистых улочек, когда запах, словно навалившись на меня удушающим, плотным облаком, резко ударил в ноздри и чуть не сбил с ног. Я остановился, привыкая к его характерной черте.

Её рука торчала из под груды мусорных мешков, сваленных в одну кучу. Очень белая, покрытая налётом пыли и засохшей земли, с чёрными ободками грязи под ногтями, - она гипнотизировала меня. Я подошёл ближе. Из под старых коробок, одежды, изъеденной молью, пищевых отходов и других выброшенных на помойку вещей, постепенно стало показываться её тело - длинное, покрытое дорожками высохшей крови. Подбежав к ней и с силой сжав хрупкое запястье, я вытащил её из кучи помоев и бросил на землю, лёгкую и пустую, словно манекен, и начал жадно разглядывать её фигуру. У неё были круглые груди с темноватыми сосками, которые легко просматривались сквозь мокрую, провонявшую помоями одежду и размозженная голова, из которой стекало серое вещество, залепляя глаз и часть виска. Дыра на правой стороне черепа была громадной, сквозь слипшиеся на ней пучки сальных волос, можно было увидеть разорванную височную мышцу и сам мозг, испещрённый бороздами и извилинами. Выглядело это достаточно мерзко, но, и привлекательно тоже – в какой-то извращённой мере. Будто вольная птица, эта женщина раскинула свои руки в стороны, лишённая всяких чувств, а от того – и проблем. Её наполовину раздробленное лицо выглядело спокойным и удовлетворённым: краски жизни больше не плескались в нём, но от этого оно казалось мне ещё более свободным, словно её душа сбросила с себя тяжёлую ношу – непомерное бремя человеческих забот. Ей больше ничего не грозило: жизненные силы покинули её навсегда, навечно запечатав на лице беззаботное выражение. Я взял её за волосы и приподнял. В это же время что-то шлёпнулось на землю с противным звуком, но я не стал проверять, был ли это апоневроз, кусочек белого вещества или какая-нибудь защитная ткань. Какая разница? Я рассматривал тонкие черты её лица, которые при жизни, наверняка, были очень красивыми. Её редкие ресницы щекотали подушечки моих пальцев. Оттянув веко, я увидел тёмно-коричневый зрачок, затянувшийся мутной плёнкой. Это меня удовлетворило, и я выпустил её голову из рук.

Что было дальше, я помню частично. Безумие поглотило меня, я больше не мог разумно мыслить. Я погряз в дикости собственных инстинктов, и ничего, кроме бешеного, необузданного наслаждения не имело для меня ценности. В мою голову хорошо запечатался мерзкий, хлюпающий звук, который возникал каждый раз, когда я вгонял член до упора в её влагалище, когда её мышцы разрывались под моей силой. Я помню её скользкую, покрытую жиром брюшину, в которую я с таким остервенением опускал свои руки, терзая внутренние органы. И я навсегда сохранил в своей голове момент, когда, практически кончив, я начал вдавливать её череп в асфальт, пока он не проломился под моей рукой, впиваясь в кожу моих ладоней. С жадностью прогрызаясь сквозь её грудь, я чувствовал вкус гнилого мяса, чувствовал, как вместе с ним в моё горло проникают скопище личинок, лопнувших и раздавленных моими зубами, с вытекающим из них месивом. Я вдавливал свои большие пальцы в её размягчённые глазницы, заполненные водянистой жидкостью. Я помню, как её ледяная кровь охлаждала меня, стекая по моим губам и шее, протухшая, но этого не менее аппетитная. Её волосы – липкие, от обильно вытекающего серого вещества, извивались причудливыми узорами на дороге. Я любовался ею. Я её трахал.

Когда я закончил, её тело было больше похоже на огромный, размолотый шматок мяса, который обгрызли голодные звери, чем на человеческую фигуру. Я оставил его лежать там же, где и нашёл. Чёрные глазницы, напоминающие мне две бездонных ямы, обратились к моим глазам. Их безобразная пустота грозила пробуравить в моём лице дыру. Охваченный непонятным чувством, заставляющим мои пальцы подрагивать, а сердце – усиленно стучать, я поспешил уйти из этого адского места.

Луна бледнела и теряла очертания на посветлевшем небе, и, вместе с ней, развеивались чары Вельзевула, уступающего трон дневному божеству. Чувство злобы, не отпускавшее на протяжении всей ночи, наконец-то начало рассасываться. Тянущие узы порока, тисками охватывающие мой разум, опали и растворились в лучах тусклого, только обретающего свой силуэт, солнца.

Я бежал по извилистым улочкам. Хоть наваждение и прошло, почему-то меня не покидало ощущение, что её лопнувшие глаза провожают меня следом.

Пол часа назад

Сознание подрывника давно сцепило оковами сна, глубокого и парализующего. Зрачки под его закрытыми веками обеспокоенно двигались, вглядываясь в красочность эфемерных видений. Учиха неслышно подошёл к нему и несколько минут в молчании стоял у кровати, внимательно разглядывая ровное лицо. До его слуха доносились равномерные, бесшумные вдохи.

Итачи подошёл к беззащитному, уязвимому телу вплотную. Несколько секунд он любовался открывшемуся виду – спокойному, расслабленному лицу, не омрачённому узами сильных чувств и эмоций, так сильно искажающих его. Ровная кожа белела в свете луны. Итачи прикоснулся к его щеке с обманчивой хрупкостью, нежно проведя пальцами по скуле, а, спустя мгновение, сжал его лицо в пальцах и повернул к своему паху. Его член снова стоял. Он начал приближаться к Дейдаре, до тех пор, пока головка члена не коснулась пухлых, обветренных губ. Тут же он начал водить по ним, наслаждаясь ощущением мягкой кожи. Дейдара, ещё не до конца очнувшийся ото сна, приоткрыл веки и непонимающе коснулся языком постороннего органа, так откровенно нарушающего его покой. Почувствовав влагу на своём члене, Учиха не выдержал и втолкнул его внутрь. Глаза Дейдары резко распахнулись. Его сознание, секунду назад полное пространственных галлюцинаций, мгновенно очистилось, а душа, блуждающая в миражах сновидений, была возвращена в поражающую действительность. Первоначальное удивление стёрлось с его лица, заменив его непониманием и каким-то злостным весельем. Итачи был не похож на себя: в свете луны его тёмные волосы приобрели смоляной оттенок, а глаза превратились во вращающиеся бездны. Он был похож на демона из преисподней, и, на мгновение, подрывнику показалось, что он попал в ад, где сам дьявол решил оприходовать его за совершённые грехи. Из его рта донёсся восклицающий стон, но Итачи, всё глубже погружая член в мягкую, заволакивающую влагу, не обратил на звуки никакого внимания.

Он перестал сдерживать себя и, грубо схватив подрывника за волосы, начал двигать белокурой головой, насаживая его на себя. Обжигающе тёплое пространство окутывало его, застилая глаза мутной плёнкой удовольствия. Подрывник смотрел прямо ему в лицо, его голубые глаза источали невероятную ненависть, наверное, ещё большую, чем он видел когда-либо в глазах Саске. Это немного отрезвило Итачи, заставляя его активировать шаринган и обездвижить тело подрывника. Дейдара полностью окунулся в поглощающий мир цукиёми. Учиха крепко держал блондина за волосы и трахал его в рот, заставляя полностью подчиняться своим движениям. Почувствовав свое поражение, Дейдара расслабил горло и закрыл глаза, позволяя насилию продолжаться.

Но, несмотря на послушное подчинение Дейдары, Учиха не сводил с него настораживающего взгляда. Возможно, блондин и смирился с неизбежностью ситуации, но – лишь на время. На выражении его лица больше не проступало ни унижения, ни страха, ни покорности. Лишь необъяснимая уверенность проходила сквозь его черты, ожесточая их, делая более грубыми.
Его лицо говорило: «Может ты и победил сейчас, но я не спущу тебе этого с рук. Дай мне прийти в себя, и я обрушу на тебя свою силу».

«И не важно, сколько раз я ещё проиграю тебе. Главное, я не сдамся».

Истощение
(Кисаме)

Огромный дом, освещённый сумрачным сиянием блеклого светила, казался мне жутковатым демоном: его мрачные, не источающие света окна, были его глазами, а дверь – зловеще открытой пастью. Я постоял около него с минуту, удивляясь этому необыкновенному сюрреалистическому явлению, а потом направился прямо в его любезно распахнутую глотку.

Коридор встретил меня мягким поскрипыванием досок, которые пели на разный лад, будто бы играя незнакомую мне мелодию, немного диковинную, но благозвучную. Я скинул обувь и ступил на тёплый пол, оставляя на нём мокрые кровяные следы. Здесь, в духоте запертого помещения, я почувствовал как гниль, оставшаяся на моём теле, разлетается по коридору, пропитывая собой воздух. На полу в нескольких шагах от меня сидел Дейдара, его лицо было искажено в гримасе отвращения. Я буквально ощущал ход его мыслей, видел, как его ноздри трепетали, усиленно вдыхая в себя мой запах; как мимика его лица постепенно, по мере его понимания, менялась от обычной брезгливости до леденящей тревоги. Пара его пронзающих глаз наблюдала за мной, и в их выражении я прочитал немой вопрос, который он не решался задать. По секундному страху, тенью промелькнувшему на его лице, я понял, что он узнал этот запах. Подрывник был ошарашен. Даже для его извращённого восприятия мира этот миазм казался чем-то отвратительным, переходящим границу человечности.

- Где Итачи? – услышав мой голос, блондин напрягся. Он взглянул на меня и сказал только три слова: «Я не знаю». Сказал напряжённо, с едва заметной опаской. Его необычайно хладнокровный, пустой голос резанул мой слух. Я настолько привык к живости и экспансивности его речи, что совершенно растерялся, услышав в его интонациях равнодушную безучастность. Скривившись от произошедших (Ха, интересно, благодаря кому?) изменений, я направился в сторону спальни, но, в последний момент, что-то меня остановило. Я обернулся к подрывнику и, немного помедлив, спросил:

- И как это?

Дейдара вскинул голову:

- Что за «это»? – он настороженно приподнял брови. Теперь в его голосе отчётливо слышался вызов. Голубые глаза были злобно сощурены «О чём ты, блять, говоришь?»

Я улыбнулся шире.

-Ну, в смысле как это, быть оттраханным своим врагом? – я старался говорить спокойно, желая ранить его ещё больше, но предательская ухмылка уже расползалась по моему лицу - Твоя задница… Не сильно болит?

Я не планировал останавливаться на этих словах, но волей случая, использовавшего руки Дейдары, в меня полетела чашка недавно приготовленного и всё ещё дымящегося чая. Я не успел даже сообразить что к чему, как обжигающий кипяток изуродовал моё лицо. Раскалённая кружка разбилась на несколько частей, и, задевая меня остриями осколков, оставила на моём лице цепочку глубоких порезов. Кипяток ошпарил мои губы, надолго стирая с них усмешку.

-
(Дейдара)

Выражение его лица поменялось мгновенно. Теперь вместо злорадства он источал неприкрытую ярость. Он вытащил длинный осколок из своих жабр и, с резкостью хищного зверя, стряхнул с себя крошечные фарфоровые остатки. Разделяющее нас расстояние он преодолел за долю секунды и, схватив в охапку мои волосы, потянул их наверх, заставляя меня подняться.


Он был так близко, что я мог разглядеть его лицо в мельчайших деталях. Я видел его кожу, исполосованную множеством глубоких ран и морщин, его поры, заполненные потом. Я чувствовал чудовищную вонь, исходившую от него. Его кожа, рот, руки – каждая частичка его тела источала невыносимый смард, в котором запах протухшей крови смешивался с гнилостными разложениями человеческих останков. Эта вонь душила меня, вызывая асфиксию и накрывая мои глаза мутной плёнкой. Мой слух резко ухудшился. Слова Кисаме доносились до меня отрывками:

- Ты грязная потаскуха, тебе повезло, что я слишком устал, что бы…

Его губы округлялись в такт словам. Я мог бы прочитать по ним всё, что он мне говорил, но картинка перед глазами расплывалась, становилась нечёткой. Мой взгляд полностью расфокусировался. Состояние, в которое я попал, было похоже на наркотическое опьянение, расслабляющее все мышцы, усыпляющее разум. Я обмяк в руках Кисаме, мои ноги подкосились, а руки безвольно свесились вдоль тела. Его тяжёлая хватка была единственной причиной, по которой я всё ещё держался в пространстве вертикально. Моя голова начала опускаться вниз, и это было самым ужасным, потому что я чувствовал, как моё сознание неторопливо погружалось в глубокий и вязкий сон, связывающий по рукам и ногам, делающий беззащитным. Я старался, но не мог противиться ему, – моё подсознание опускалось на самое дно Морфея, откуда не было выхода. Кажется, я начал отключаться, потому что вдруг почувствовал дикую тряску и разрывающую боль в плечах – там, где мою кожу сжимали руки Кисаме. Неожиданно хватка исчезла, и я почувствовал чьи-то прохладные ладони на своём лице. Из последних сил я разлепил веки и увидел перед собой еле различимое ослепительно белое лицо Итачи, на месте глаз у которого сияли две чёрные кляксы. Они взорвались прямо передо мной, погружая весь мир в непроглядный мрак.

Последней, самой яркой вспышкой в моём сознании, была резкая боль от падения на пол.

А дальше – беспросветная чернота.

@темы: собственное, фанфикшн

---

Ещё один день...

Нашла свою старую работу на беоне (разумеется, опубликованную без разрешения) - сопливую, с абсолютно корявой шапкой.
Перетащила сюда. Исправила. Переворошила в своей памяти события, которые повлекли за собой это творение. Точнее, попыталась, потому что вспоминалось плохо.

Просто удивительно, как вещь, которая когда-то мне так нравилась, сейчас превратилась для меня в какую-то нелепость, слишком наивную и безмятежную

Название: Ещё один день...
Автор: Naive.Madman
Фандом: Наруто
Бета: Taiki
Жанр: не определён. Для ангста слишком слабо и изнеженно, для флаффа не хватает смака и умиления. Финал портит зарождавшуюся драму.
Возможно, что Hurt или ER (по описанию википедии). Хотя, на счёт первого я не уверена. Романтика?
Рейтинг: PG-13 (за сук и верёвку)
Пейринг: Итачи/Дейдара
Размещение: не с этой безобразной шапкой. (фикбук)
Дисклаймер: отказ от прав на героев. Какой-либо коммерческой выгоды данным произведением не несу.
Состояние: закончен.
Предупреждение: AU, ООС, слеш

Прочитать

Пролог первый.

Никогда больше не придется ему спрягать на все лады глагол «делать». «Быть» – вот все что ему осталось. А ведь именно так он и определял понятие смерти – «быть», то есть существовать, но вне движения; замышлять, но не исполнять; думать, рассуждать и в этом оставаться таким же живым как вчера, но плотью мертвым, безнадежно мертвым. ©

Секундная стрелка часов в очередной раз прошлась по кругу. Этот чёткий, равномерный звук врач готов был слушать вечно. Но вышло так, что ему и пришлось его нарушить.
Набрав воздух в лёгкие, он выдал:
- Это не лечится – и покачал головой. Его голос, на первых фразах ровный и спокойный, грозил сорваться, – Я … - сглотнув, он продолжил, более тихо – сочувствую…
Губы его замерли.
На пугающие слова никто не отреагировал, разве что минутная стрелка двинулась вперёд, словно одобряя его решение, подбадривая.
В неистовом поиске нужных слов, не находя ничего единственно правильного и успокаивающего, он выдавил:
- Мне правда очень жаль.

«Жаль, жаль, жаль» - с течением секунд, огласки его голоса становились всё громче.

- Никто не виноват – врач закрыл глаза, не желая слышать ничего, кроме шагов времени.

Но внезапно, мелодию часов оборвала тишина.
Время, казалось, замерло от удивления.
Какого чёрта, ты говоришь всю эту ложь?
«Какого чёрта?» - казалось даже часовая, самая ленивая и медленная стрелка, которая ничего в жизни не замечала кроме значимости промежутков между цифрами циферблата, теперь с негодованием спрашивала, своим низким, скрипучим голосом:
«Какого чёрта?»
«Скажи правду, ублюдок» – врач вздрогнул, и ошеломлённо взглянул на часы.
Все стрелки затаились.
«Правду» - требовательно повторила часовая стрелка.

- Я… - врач отвёл глаза от циферблата. – Но я же правда не виноват?
- Я просто не могу помочь. Хотел бы, но… - доктор обессилено покачал головой – Никак. - его хрипловатый голос сменился на обречённый шёпот.
- Не могу помочь… - зыбкие, печальные слова.
Время молчало.

Давай те же.
Кто скажет «Это не ваша вина»?
Он обвёл взглядом пустую комнату, посмотрел на часы.
Никто, видимо.

Врач сжал правую руку в кулак и с силой, ударил по столу. Скорее от безнадежности, чем от злости.
Наполовину пустая кружка с кофе обиженно звякнула.
«Я ничем им не помогу. Какого хера им сдались мои сочувствия, если для них я – лишь врач, который не может лечить»
«Но я и не виноват» - врач с ненавистью посмотрел на часовую стрелку.
Та, казалось, его и не слушала.

«Чья вина? Чья вина?» - нараспев пробасила она.
«Его, его, его» - дуэтом пропели секундная и минутная стрелки.

«Вот уж, ненадёжные суки» - врач плотно сжал губы, чтобы не крикнуть что-нибудь в ответ, и не продолжить нелепый разговор.


Пролог второй.

Когда умрешь, все начинаешь видеть яснее. Как будто больше никого нет. Знаешь? Ты — как огромная, плотная дыра в мироздании, и у этой дыры силуэт человека ©

Итачи вздрогнул, словно его ударили по лицу. Его мысленное «Господи, ну почему он?» застыло на языке.
Врач мялся возле двери, опустив голову вниз.
«Нет, это просто не может быть правдой…»
Брюнет с надеждой посмотрел на него…
«Пожалуйста…»
Но врач только обречённо покачал головой, и вышел за дверь.
Итачи не видел этого замученного лица, которое за порогом совсем потеряло жизнь.
Не видел его мокрых глаз, из которых, казалось, вот-вот польются слёзы бессилия и злобы.

Впрочем, они не волновали его, как и собственные.
-Дейдара… - после невнятной тирады доктора говорить было сложно - Дейдара, взгляни на меня, прошу…
Блондин с застывшим лицом смотрел в пустоту.
Итачи взял его за руку. Ладони дрожали.
Он провёл пальцами по его щеке, потом сел на край кровати, и развернул парня к себе.
И на него вдруг обратились совершенно живые глаза, полные влаги. Глаза человека, который не верил.
- Нет – Дейдара закрыл глаза – Он врёт.
Итачи смял простыню под собой, готовый сейчас сделать всё, лишь бы не слышать этой интонации в голосе любимого человека.
Там была безнадёжность, он чувствовал. Пока ещё не всесильная, но – набирающая обороты.

А Дейдара всё ещё говорил что-то, путаясь в своих же мыслях, не обращая внимания на то, что Учиха целовал его лоб, и гладил по голове.
- Нет… Ложь.
«Если будешь говорить достаточно уверенно – так оно и будет»
Но на твёрдость или крик сил не хватало.
Они уходили из него…

Внезапно, он увидел перед собой чёткую картину происходящего, и это чудовищное осознание проступило особенно ясно.
Он умрёт.
Слова эти, поначалу, прошлись по его телу мелкой, холодной дрожью – но, всего на мгновение! А секунду спустя, слишком быстро и неестественно, они перестали казаться чем-то страшным.
Слова стали лишь фактом, который не оставит после себя воспоминаний.
Потому что он больше не будет помнить.

Итачи положил руку на его грудь, и Дейдара открыл глаза, на губах ощущая солёный привкус. Слёзы бежали из его глаз, словно одержимые.
Он хотел попросить, что бы Учиха обнял его, но необходимости не было. Итачи уже прижимал его к себе, как самого родного в мире.
- Люблю тебя… - брюнет водил носом по его холодной шее.
- И я тебя люблю…
Блондин шмыгнул и вытер нос об его рубашку.
А Итачи, почувствовав это, засмеялся, сквозь слёзы.

Пролог третий.

Насколько прекраснее становится мир, когда вас в нем почти уже нет! Я знаю, что буду помнить об этом, даже когда у меня больше не будет памяти. Потому что после нашей смерти другие будут помнить за нас © .

-Итачи, а когда меня не будет, ты будешь помнить за меня? – спросил он это словно на автомате, полулёжа на подоконнике, смотря куда то вдаль, за окно.
-Нет, конечно. Я же не смогу отпустить тебя одного, – сказал брюнет, оторвав голову от подушки.
Страх начал понемногу отступать. Если жить тебе меньше суток, время летит очень быстро. И смирение, хотя ты и не успеваешь это понять, уже накрывает голову плотной пеленой. В такие моменты уже ничего не волнует… Но на слова Итачи блондин отреагировал мгновенно.
Вздрогнув от холода и удивления, посмотрел на него.
Ждал, не веря, вслушиваясь в его голос, так внимательно, как не делал этого никогда.
Боялся услышать это, но одновременно с этим, бесчувственно того желая.

Дейдара с лёгкостью признался себе в этом - он не хотел что бы Итачи жил без него.
И чтобы не говорили другие о смерти, об умирающих, которые хотят лишь того, чтобы их возлюбленные после них жили долго и счастливо в новой жизни – всё это была ложь.
Любящие не могут поступить так эгоистично.
Дейдара любил Итачи, любил безумно… И чувствовал ответное, не менее одержимое чувство, и поэтому знал, на уровне интуиции, но знал, что оторвав от сердца половину жить невозможно. Ни ему, ни Итачи.
А у них с ним было одно на двоих – живое и любящее сердце.
И с точки зрения любви это было правильным.
Поэтому он ждал этих слов, нервно кусая нижнюю губу.

Сначала, он услышал только свои мысли, говорившие голосом Итачи:
«Что остаётся в предсмертии, если не ожидание?», а чуть позже - настоящего Итачи, шептавшего ему на ухо, и обдающего горячим дыханием:
"Давай умрём вместе, Дейдара?"

Пролог четвёртый. Последний.

Жизнь — странная вещь. Много я думал, долго размышлял о ней, но с каждым днем она кажется мне все более непонятной. Почему у нас такая жажда жизни? Ведь жизнь — это игра, из которой человек никогда не выходит победителем. Жить — значит тяжко трудиться и страдать, пока не подкрадется к нам старость, и тогда мы опускаем руки на холодный пепел остывших костров. Жить трудно. В муках рождается ребенок, в муках старый человек испускает последний вздох, и все наши дни полны печали и забот. И все же человек идет в открытые объятия смерти неохотно, спотыкаясь, падая; оглядываясь назад, борясь до последнего. А ведь смерть добрая. Только жизнь причиняет страдания. Но мы любим жизнь и ненавидим смерть. Это очень странно! ©

Врач смотрел на анализы с удивлением и непонятным страхом.
Суть ещё не дошла до него, но была близка к этому.
Секунда, и ...

Это были не те анализы!
Не те, чёрт возьми.

Стрелки часов, ранее молчавшие, вдруг захихикали.

Сложнее чем сказать человеку о скорой смерти, может быть только признание своей ошибки, и возвращение жизни, с которой тот уже попрощался.
-Боже мой…
- Что случилось? – лаборант с удивлением посмотрел на него, поверх толстых очков.
По телу доктора прошлась дрожь.
Он сорвался с места и побежал на второй этаж. Страх от осознания ошибки сковал все внутренности, заставляя пульс подскочить, а сердце сжаться.

Так быстро он никогда не бегал. Страх гнал его в палату, и одновременно с этим, подставлял подножки на каждом повороте, словно, предупреждая: «Быть может, ты и успеешь, но кто знает, возможно, их уже ничто не спасёт». Мужчина отчаянно пытался заглушить опасения, но бесполезно. От предчувствия сердце рвалось наружу, а лёгкие раздулись, и давили на печень, от чего в боку бушевала острая боль. Он с ужасом представлял их обвиняющие взгляды, но ещё с большим ужасом представлял, что никаких взглядов не будет.

Потому что мёртвые не могут смотреть – они лишь пялятся вдаль, пока кто то не закроет их веки.

Он же видел, как они смотрели друг на друга, и он знал, что означали эти лица.
Они будто говорили друг другу: «Я там же, где и ты», их побледневшие, искусанные губы шептали: «я не смогу без тебя», и что самое страшное - безумие кричало в них, плескалось в их глазах, произнося только одно: «У нас будет новая жизнь, там, за пределами всего».

«Тот, кому жить осталось, не более мгновенья, уж больше нечего терять»

Две жизни за одну ошибку.
Судьба оказалась лицедейкой.

Интересно, она сама это понимала?

Притормозив, наконец, возле двери, он схватился мокрыми пальцами за ручку, и…
Не смог открыть.
Так и стоял, застыв у порога.
За дверью слышался непонятно знакомый, странный звук. В нём было что-то… опасное, остерегающее. Он никак не мог вспомнить, что именно это было… Похожее на утробный стон, или скрип. Что-то отталкивающее, чего не следовала знать.
На секунду, ему показалось, что это скрип верёвки, натянутой вокруг мертвецки бледных шей, но доктор тут - же отогнал от себя эту мысль. Нет, не то.
И, несмотря на то, что картина эта всё ещё стояла у него перед глазами,

(огромная, толстая верёвка, врезающаяся в уже даже не белую, а синюю кожу, раздувая её, оставляя багровый след)

он чувствовал, что вот-вот дотянется до отгадки.
В голову лезло что-то страшное – в воображении то и дело мелькала смерть, и откровенное её обличье, гниющие тела, пустые, пожелтевшие глаза, опустошённый взгляд.
Его рука уже не была потной – ладони были холодными, как у трупа.
И врач содрогнулся, от отвратительного сравнения, вызвавшего в мыслях новые образы.

Время же растягивало секунды, с удовлетворением глядя на терзания человека, вслушиваясь в учащённое дыхание, и чувствуя его нерешительность, мысли.
И так продолжалось бы долго (невыносимо долго), для человека, который не мог добавить последний пазл к общей картине.

До тех пор, пока он не понял.
И время, разозлившись, пошло быстро, порывисто, нагоняя секунды.

Мгновением спустя, врач убрал руку с двери.
Ещё несколько секунд, ошарашено и напряжённо глядел на неё.
Потом обернулся и зашагал по коридору, сияя всезнающей, полубезумной улыбкой на лице.

Это была кровать.
Старая, чёртова кровать, кричащая тысячью голосами при любом нечаянном движении.

Эти засранцы издевались над ним.

@темы: собственное, фанфикшн

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Глубина

Название: Глубина (она же "Ярость синего человека")
Автор: Naive.Madman
Бета: Helen
Пейринг: Итачи/Дейдара, Кисаме/Дейдара (в мыслях первого)
Рейтинг: NC-21
Жанр: Grapefruit, Angst, местами POV, мистика, психология
Предупреждения: слеш
Дисклаймер: отказ от прав на героев. Какой-либо коммерческой выгоды данным произведением не несу.
Состояние: в процессе (планируются ещё одна - две главы)
Размещение: с сохранением авторства, ссылкой на оригинал
Саммари: мы все просто слетели с катушек. Мы были на грани, и всё, что требовалось нам - спусковой крючок, запускающий механизм. По его сигналу мы были готовы убивать и трахаться; мы жаждали галлюцинаций, открывающих нам новые вселенные, позволяющих видеть то, что ранее никому не было доступно. Мы были в самой глубине развращающей бездны, обволакивающей нас и впускающей в своё нутро.
Но знали ли мы об этом?

Прочитать

Ярость синего человека.

Время было божественное. Это были считанные минуты тех редких мгновений, когда над горизонтом виднелась одна лишь верхушка восходящего солнца, освещающего полусонный мир своими ослепительно-яркими, светлыми лучами. Проникая в окна помещений, они придавали комнатам сказочное освещение, смягчая оттенки мебели и высвечивая на стенах замысловатые тени деревьев. Земля, ещё не раскалённая удушающей дневной жарой, была влажной от утренней росы, а свежий ветер переносил по улицам стрекотание кузнечиков и пение припозднившихся птиц. Безоблачная высь была палитрой красок, смешивающих бледную голубизну неба с красно-оранжевым пламенем – догорающим остатком утреннего рассвета. Прохлада мимолётных часов возбуждала и вдохновляла всех, кто имел счастье проснуться в эти минуты зарождения жизни. Это происходящее чудо обращало страхи и заботы людей в дрожащий трепет перед открывшимся перед ними могуществом. «Вот, в чём кроется истинная красота» - подумает каждый, поднимая лицо навстречу бледным, только лишь зарождающимся краскам мирам, что постепенно обретали свойственную им сочность цветов и форм. И только один человек на этом свете принял всю красоту природного великолепия равнодушно.
Дом, в котором он находился, был расположен на одной из самых тихих улицах Небесного города, и именно здесь картина расцветающей природы выглядела по-особому очаровательно. Но этим ранним божественным утром Дейдара, а это был именно он, болезненно жмурясь от яркого света и не обращая ровным счётом никакого внимания на ценность раскрывшейся перед ним панорамы, сидел на кухонном столе, нервно барабаня пальцами по его поверхности. Это утро не давало ему ничего, кроме навязчивых мыслей и нервных переживаний.
«Он будет здесь сегодня», - думал юноша, и ничего больше не могло волновать его.
Возможно, будь перед ним зеркало, он мог бы забеспокоиться совсем по другому поводу – ведь сейчас его лицо было искажено удивительной гримасой, являющейся отголоском самых разных эмоций. Казалось, в ней было смешано всё: ярость, растягивающая его губы в пугающей и злобной усмешке, отвращение, оголяющее его до боли стиснутые зубы, и, наконец, бушующее и ненасытное вожделение, превратившее его глаза в два сияющих фонаря, что во мгле, подобно морским маякам, мерцали ярчайшей голубизной.
Но все эти перемены оставались для него незамеченными. Новость, так остро воспринятая им, сковала и обездвижила его тело, лишив подрывника всякой возможности двигаться, и только мысли, безобразные и пугающие, отражались в линиях его лица.
Волнение обуревало его.
Невозможно вспомнить, как долго он молил богов об этом шансе! Это была невероятная удача. Он не мог поверить, что наконец-то после долгих ужимок и уговоров, она решила отдаться в его полное и собственническое владение. Сегодня он будет здесь. И что-то случится.
Сегодня.

Наблюдения

Был второй день пути: наше задание было выполнено, свитки переданы Зетцу. Дальнейших указаний не следовало, и мы направились к Небесному городу. Только он был достаточно велик для того, чтобы мы могли бесследно раствориться в несмолкаемом гуле его движения. Огромные улицы в нём пересекались множеством дорог, по которым можно было блуждать часами, переходя из одного шумного района в другой, в каждом из которых стоял несмолкаемый гогот пьяных мужчин и зазывающий смех продажных женщин. Всё это должно было сводить с ума, но после долгого и вынужденного молчания на миссиях для меня даже визгливые крики торговцев приятно звенели в ушах, напоминая о том, что жизнь в этом месте кипит каждую секунду и никогда не останавливается.
Я впитываю в себя каждый шорох, каждое движение толпы, стараясь при этом запомнить названия всех ярких вывесок, которые от быстрой ходьбы сливаются в одно большое пёстрое пятно. Я вглядываюсь в лица людей, идущих мне навстречу, но черты прохожих, как неприметные линии карандаша на бумаге, и безумно сложно увидеть их, не имея возможности смотреть пристально.
Итачи идёт впереди меня, и его шаги напоминают мне походку хищного зверя – спокойного и бесшумного, но готового в любой момент переломить хребет какому-нибудь зазевавшемуся зверьку. Он продвигается сквозь толпу быстро и сосредоточено, его взгляд устремлён только вперёд, но я знаю, что ни одна важная деталь, ни одна мелочь этого шумного и беспокойного города не ускользает от его внимания.
Он равнодушен, но его душа выжидает смертельного боя.

Опасность

- Итачи-сан, что вы скажете по поводу Дейдары? Не испортит ли этот мальчишка нам всю миссию? - не то, что бы меня в самом деле волновало это, но наш путь к нужной улице казался на удивление огромным: мы шли уже целую вечность – и мне хотелось развеять эту невыносимую тоску, что с каждой минутой всё сильнее угнетала меня. Когда мы свернули с главной улицы, красочные блики витрин постепенно начали тускнеть, пока не исчезли совсем, и сейчас нас окружал лишь однообразный антураж далёких от жизни переулков.
Как это обычно и бывало, ответа долго не следовало. Возможно, он что-то обдумывал, а возможно, не хотел отвечать. Сложно было угадать. Итачи Учиха был отличным наёмным убийцей, он был гением и всегда бил точно по желаемой цели, и причём, бил метко и глубоко, просчитывая каждое своё действие на несколько шагов вперёд; но его бесстрастное хладнокровие и это непередаваемое, пугающее ощущение, которое возникало всякий раз, стоило ему посмотреть на меня, когда его бездонные, полные неизвестных помыслов, глаза были похожи на два чернеющих болота, что тянут меня в самую топь, я начинал чувствовать… страх? Настоящий, неподдельный, несравнимый ни с чем, что я встречал раньше… Это был грозный, первобытный трепет тихого лесного зверя перед ликом чудовища. И я каждый раз замирал от неприятного предчувствия, что оковами сжимало моё сердце. Проходили минуты, проходили часы и дни, и ничего не происходило. Мои тревоги ничем не подтверждались, но я всё равно продолжал опасаться чего-то. Я не понимал причины этого чувства, я старался говорить со своим напарником чаще, больше, я пытался заглянуть в его душу и посмотреть, что же спрятано у него внутри, узнать, что скрывает его бездонное равнодушие. И каждая такая попытка заканчивалась провалом. Стена неприступности окружала его со всех сторон, и каждый раз его молчание останавливало меня. «И сегодняшний день – не исключение», – я посмотрел на него исподтишка. Пока я мысленно прокручивал в голове эту тираду, мой напарник одарил меня удивлённым взглядом (на самом деле любому человеку могло показаться, что этот взгляд был равнодушным, а лицо - непроницаемым, но это было не так: иногда я достаточно хорошо угадывал его эмоции по незаметным знакам), и ответил:
- Не думаю, что он сможет повлиять на что-то… - пауза. - Даже, если захочет, – Учиха замолчал, и на этот раз на его лице не было никакой опознавательной мимики: глаза вновь были сосредоточены на дороге, а лицо являло собой абсолютно безучастное выражение.
- Хм, ну вы же знаете, как он относится к вам, Итачи-сан, - помимо собственной воли, я ухмыльнулся. Итачи молчал. Я ждал продолжения беседы, но этого не произошло. И только выразительные глаза, метнувшиеся ко мне, давали понять, что разговор окончен.

Безумие

Чем ближе мы подходили к нужному месту, тем сильнее безоблачная высь скрывалась за грузными тучами, уродующими своей чернотой побледневшие краски неба. Грозовые облака с каждой секундой увеличивались в размерах, наполняя своё нутро плотной тяжестью, что в любую секунду грозила прорваться сквозь перья обволакивающих её небес и обрушиться на землю.
Неизвестно откуда взявшиеся люди (чёрт возьми, да секунду назад здесь было пусто, как на кладбище!) нахлынули на нас потоком. Они бежали мимо, толкая и задевая плечами. Каждый спешил домой, подгоняемый страхом попасть под расправу беспощадного природного катаклизма. С высоты своего роста я наблюдал за их суетой с презрением, провожая их жалкие сгорбившиеся фигурки нескрываемым отвращением. Я ненавидел всех этих людей, скрывавших в своих крошечных сердцах мелкие заботы, скудные интриги, мысли. Меня выбешивала их ненужность, неспособность осознать глупость своего бытия. Все они были филистерами, имевшими в своих корнях что-то неотвратимо мещанское, бесценное по своей сути. Всю жизнь проживая на одном месте и не стремясь раздвинуть границы вокруг себя, они были вовлечены в свой мелкий мирок, безыдейный и тривиальный. Их души охвачены лишь волнением по поводу своего быта: своё счастье они измеряют по наполненности своего желудка, убранству дома и положении в обществе, таком же пустом, как и они сами. Моя ноющая душа, изморённая вымученной скукой, так и подмывала меня ринуться вперёд, вытащить из-за спины Самехаду и перерубить этим мерзким ничтожествам их маленькие хрупкие конечности. Я представлял, как кровь обрушится на меня водопадом, пропитает мою кожу и одежду, хлынет в мои глаза и рот, и, что самое приятное – окрасит багряными каплями лицо Итачи, потечёт тёплыми ручейками по его шее, заберётся под форму, а позже, застынет на теле приятной, крошащейся корочкой. Это видение захватило меня, а идея загорелась где-то глубоко внутри, обдавая крепким и сладостным жаром всё моё существо. Я понял, что единственный способ вернуть смысл в этот застойный мир – уничтожить их жизни. Оборвать это мерзкое обывательство. В порыве захлестнувшего меня счастья, я одарил мир одной из самых свирепых своих улыбок, и маленькая свидетельница этой эйфории, девочка, бежавшая за своей матерью, испуганно закричала.
Это меня подзуживало.
Я знал, что никогда не сделаю ничего подобного (по крайней мере, если это не понадобится организации), но осознание того, что я могу совершить запретное злодеяние, оказывало на меня самое благоприятное воздействие. Эта мысль пригрелась у самого моего сердца.
Мы продолжали идти.

Ничтожества

Природа ликовала. С гневными криками она обрушивала на землю всю свою мощь, изрыгая из себя поток сильнейших ветров, что со свистом проносились мимо людей, царапая их лица и руки, выплёвывая на них сорванные с деревьев ветви и сучки, пыль и песок. Проносясь мимо цветов, эти яростные смерчи срывали с них распускающиеся бутоны, терзали и уродовали их, а после, изувечив их красоту и опустошив их нутро, выбрасывали прочь. Казалось, природа узрела всю ничтожность и бесполезность человеческого рода, и, взвесив все «за» и «против», решила вернуть назад все дарованные человечеству богатства. Глухая ко всем людским голосам, внемлющим к ней с мольбами и молитвами, она низвергала из себя страшнейший грохот. Она сжимала тучи с такой силой, что они рвались под давлением её кулаков, и, издавая кричащий звук, падали на землю целыми водопадами ледяной воды.
За шиворот стекала вода, и хотя ощущение было неприятным, мне не хотелось надевать на голову шляпу – слишком большую красоту она могла бы закрыть. Из-за попавшей в подошву обуви воды, каждый мой шаг сопровождался громким чавканьем, похожим на утробные звуки некого доисторического животного, пожирающего свою добычу. Этот звук так удачно вписывался в окружающее нас безумие, что я чувствовал, будто всё, что я вижу и ощущаю сейчас – огромная мозаика, и каждому звуку, запаху и видению отведено собственное место – без любого из этих чувств, будь то завывание ветра или вид рассекающих небо молний, картина будет выглядеть неполно, уродливо. Я прищурился, что бы разглядеть своего напарника, отошедшего от меня на небольшое расстояние – поток дождевой воды был настолько сильным, что мир вокруг меня медленно пропадал за непрерывной стеной ливня. Неясный тёмный силуэт расплывался перед глазами, и я прибавил шаг ему навстречу.
Словно острейшими кунаями, яростный ветер резанул моё лицо, и на какое-то мгновение я даже почувствовал стекающую по щеке кровь. Или мне показалось? Обветренная, грубая кожа давно потеряла осязаемость. Давно уже на этот город не обрушивалось такого убийственного урагана. Подняв ворот плаща и закрывшись рукой, я продолжал идти. Потоки ветра были настолько сильными, что временами я думал, что они могут сбить меня с ног и унести далеко за горизонт, вглубь своей пучины. Я с удивлением взглянул на Итачи: он остановился, ожидая меня, и пока я, согнувшись в три погибели, еле перебирал ногами, шатаясь от мощных задевающих меня потоков ветра, он стоял ровно, как вбитый в землю штык, и его худое тело ни разу не сотрясло от этих яростных смерчей. Только порванные обрывки его плаща, подхватываемые мощным вихрем, метались вокруг него, как одержимые.

Встреча

Увидев Дейдару, Кисаме скривился: после идеально-ровного и спокойного лица Учихи, было непривычно смотреть на искажённое лицо подрывника. Переполняющие эмоции играли с линиями его лица, как с забавной игрушкой, постоянно изменяя и подвергая их удивительным метаморфозам. Подрывник встретил их с каким-то нетерпением, просачивающимся через его серые, и, по мнению Кисаме, «в этот вечер на удивление живые и жалкие, как у ребёнка» глаза. В одной из ладоней он держал глину, но лепить из неё очередной шедевр явно не собирался – просто перекатывал её в руке, мягко надавливая подушечками пальцев на покорный материал. Его ладони незаметно подрагивали. Когда он переводил взгляд на Итачи, дрожь в руках становилась заметнее, словно сквозь его тело проходили заряды электромагнитных волн. Это Кисаме заметил даже с далёкого расстояния, и даже когда по его лицу били выбрасываемые ветром мелкие камни и ветки.
Когда они с Итачи подошли чуть ближе, мечник заметил ещё что-то. Что-то демоническое в его глазах, некую бешеную энергию, немного похожую на ту, что он видел в глазах загнанного в угол джинчурики девятихвостого. Кисаме пока не понимал, что это, но чем ближе он подходил, и чем лучше видел тонкие ноздри, чуть вздымающиеся при вдохе, и полуоткрытый обрамлённый искусанными губами рот, тем яснее он понимал причины этого волнения.

Воспоминания

«Итачи. Кто же ещё?» - Кисаме усмехнулся. Он прекрасно помнил день, оказавшийся роковым для юного подрывника. Это произошло поздней осенью, и тысячи угольно чёрных птиц, спеша улететь из Ивагакуре в места с более солнечным и тёплым климатом, застилали своими телами небо, делая его похожим на огромную мрачную бездну, в которой копошатся и переползают друг с друга огромные насекомые, уродливого смоляного цвета. Дул сильный ветер, то и дело выбивая какую-нибудь птицу из общей стаи. Большинство из этих зевак справлялись с потоком давящего на них воздуха и возвращались к своей стае, но некоторых беспощадная природная сила сбивала с курса и, нанося яростные удары, уносила к земле. Практически все из них умирали, не выдержав мощного столкновения с землёй, но некоторые оставались в живых и с трудом поднимались на лапы, волоча за собой по земле повреждённые крылья. Отличная приманка для мелкого зверья, которое в то время так и рыскало по лесу в поисках добычи.
Огромный языческий храм, в котором укрывался Дейдара, стоял в самой глубине заброшенной пустоши, где согласно легендам больше тысячелетия назад, высшие божества забирали на небеса души воинов, погибших в яростных сражениях за своих богов. Храм поражал своим великолепием, мрачными огромными статуями богов и древних существ. Невысокий, беловолосый подрывник в окружавшем его величии смотрелся удивительно: ничтожная, хрупкая вещица рядом с громоздкой вековой тяжестью.
«Я хотел переломить гордость этого юнца, но в тот раз Итачи остановил меня»
Его голос эхом оттолкнулся от стен храма,
(давай сразимся один на один)
а слова прозвучали словно глухой выстрел охотника над священной тишиной водной глади. В одно мгновение тело подрывника приняло стойку, а глаза загорелись диким голубым пламенем. Внутри него всё словно вспыхнуло и теперь одаряло окружающие предметы безмерным жаром.
- Если ты выиграешь, - негромко продолжил Итачи, - мы уйдём. Если проиграешь сам – пойдёшь вместе с нами и вступишь в организацию.
Подрывник кивал, хотя последних слов уже не слышал. Он перестал слушать Итачи, как только тот произнёс слово «сразимся», которое в сознании Дейдары уже распалось на бесчисленное множество ассоциаций, таких как «борьба», «искусство», «жизнь» и «радость». Наверняка вы сомневаетесь, что мне могли быть известны настолько тонкие подробности его мышления, но, могу уверить вас, все его помыслы и слова были написаны прямо у него на лице огромными ясными иероглифами.
В то мгновение он запускал ладони в боковые сумки с глиной. Единственное, что имело для него значение – это бой с красноглазым парнем, который должен был вот-вот начаться (ха, этот малыш и не подозревал, что фактически, он уже завершён!). Разительное отличие между этими двумя было особенно заметно со стороны. Высокий стан Итачи, полного ледяного равнодушия ко всему существующему вокруг него, был прямой противоположностью дрожащему от переполнявшего его безумия силуэту Дейдары, на который смотреть было так же больно, как и на ослепительно-яркую шаровую молнию, что поражает случайно брошенные на неё взгляды. Впрочем, оба они были похожи на представителей волчьей стаи, но если Итачи – зверь расчётливый и холоднокровный, за равнодушием скрывающий свою истинную силу, то Дейдара – лишь дерзкий волчонок, недавно переживший период взросления, горячий, импульсивный, готовый броситься на любого противника и желающий доказать каждому существу в мире, что он чего-то достоин.
Кисаме хмыкнул. Его внутренние часы уже начали отсчитывать секунды до поражения Дейдары. Последний стоял словно вкопанный, не делая никаких попыток движения. Кисаме всё было ясно – подрывник оказался в приготовленной для него ловушке.
Господь свидетель, это было так же легко, как отнять конфету у ребёнка.

Красота

Кисаме рассмеялся. Его смех прозвучал неуместно и некрасиво, но он просто не смог сдержаться. Ослепляющая ненависть Дейдары делала его абсолютно беззащитным перед Учихой. Тот мог убить его одним взглядом, не пошевелив и пальцем. Думая об этом, Кисаме не помнил, как в бою с Майто Гаем он сам с лёгкостью вышел из себя, чем обусловил своё поражение, и как буквально несколько минут назад был полностью подчинён своему гневу к человеческому роду.
Он всё ещё улыбался, когда на него обратились яростные глаза, переполненные злобой. Дейдара чуть прищурился, отчего их выражение стало напоминать взгляд некого животного. Определённо, это был то самый взгляд, каким дикие звери награждают своих жертв перед самой атакой. Кисаме захотелось рассмеяться ему в лицо только для того, что бы показать, как мало его волнуют такие действия, но в этот самый момент что-то изменилось. Всё, что происходило дальше, происходило за долю секунды, но Кисаме казалось, что в это мгновение он прожил целую жизнь.
Дождь перестал капать с неба. Наступила тишина. Мечник, давно уставший прикрывать уши от нечеловеческого грохота, замер в блаженстве, но почти сразу же насторожился вновь. Эта было не то умиротворённоё спокойствие природы, которое наступало после жестокого ненастья, знаменовавшее собой новый день и новую жизнь. Это было мёртвое молчание живых существ, затаившихся перед ликом смертельной опасности; воплощение их глубокого и неопознанного страха. Воздух наполнился чем-то густым и тяжёлым, словно, несмотря на физические законы, его плотность сильно понизилась. Прохладный двор перед домом наполнился духотой, вдохи Кисаме стали чаще. Те цветы, что остались нетронутыми после ужасного урагана увяли и склонили свои головы вниз, словно совершая своеобразный поклон неведомому существу, стоящему перед ними. Могучие деревья перестали шуметь листвой, трава припала к земле. На километр вперёд не было слышно ни единого стрекотания кузнечика, пения птиц или едва уловимых движений зверей, которые в это время всегда приближались к старым домам максимально близко, разыскивая себе пропитание. Весь мир замер в этом секундном затишье перед бурей, ещё более страшной, чем была раньше. С удивлением наблюдая за разительными переменами в природе, Кисаме пытался окликнуть Итачи, но понял, что не может вымолвить и звука. Его голос больше не принадлежал ему. Когда он пытался что-то сказать, из его горла вырывались глухие хрипы, слышные только ему самому. Небо приняло вид густой массы, которая вяло перетекала на вершинах атмосферы, словно клубничный сироп, что бесконечно переливают из одной ёмкости в другую. На одном участке, прямо над его головой, она приняла вид огромной воронки, движение которой, в сравнении с замедленным течением мира, пугало своей необычайной оживлённостью. В тот момент ему казалось, что именно эта воронка заглатывает внутрь себя звуки всего мира.
На фоне этой обездвиженной картины серо-голубые глаза подрывника внезапно обрели удивительную гипнотическую синеву, пронзившую его тело до самых костей. Это был единственный признак жизни в окружении погибших творений природы. И он завораживал Кисаме. Зрачки блондина расширились до невероятных размеров и практически слились с цветной радужкой, которая с каждой секундой наполнялась всё более тёмным цветом, придававшим ей неизмеримую глубину океана, ликующего и необузданного. В этих глазах больше не отражалось ничего человеческого, в них кричала лишь природная ярость, превратившая неприметную голубизну в чудовищные по своей мощности водяные воронки, вращающиеся с обезумевшей скоростью и поглощающие в себя человеческие взгляды. Кисаме замер в ужасе. Внезапно ему на ум пришла мысль, что причиной всего этого разгрома была вовсе не воля природы, а… его воля. Его безумные, необузданные желания, которые не известно по какой причине начали перемещаться из его воображения в реальный мир. Это размышление для мечника оказалось последним, потому как губительный взгляд, до сего момента находившийся в прострации внезапно осмыслился и обратился к Кисаме. В то же время земля сотряслась от неистового грохота, на время лишившего мужчину слуха. Бесчисленные молнии разрывали небосвод. Синекожий резко вдохнул поток холодного, раздирающего лёгкие воздуха.
Теперь ясные глаза, лишённые душной завесы, казались ему ещё более каббалистическими. Дейдара гипнотизировал его, затягивал куда-то глубоко внутрь себя, в мир, из которого не было выхода наружу, но на этот раз он делал это сознательно, намеренно уничтожая его, причиняя боль. Человек, чьё имя у людей вызывало ужас, не мог больше сопротивляться. Глубоко в душе он пал ниц, увидев эти ослепляющие и обездвиживающие глаза, которые являлись одновременно самым прекрасным и самым уродливым явлением в мире. Они остановили время, уничтожив прошлое и будущее, и оставив лишь это длительное и бесконечное «сейчас». Красочность этих бездн, обнажившая лютую душу мечника, медленно забирала его рассудок, но разве мог он, ничтожество, противостоять этой пучине, что по своей силе во много раз превышала ту, что безумствовала вокруг?
Нет. Всё это было настолько фантасмогоричным, что напоминало собой галлюцинацию, которой он не мог управлять, и всё, что ему оставалось - это упиваться каким-то необъяснимым наслаждением, что никогда ранее не было ему доступно. Два океана пьянили сознание и возводили в фурор, и всё это могло длиться бесконечно, если бы ровный голос его напарника, о котором он уже и не помнил, вдруг не разрушил эфемерное волшебство. Слова, удивительно резкие и чёткие, донеслись до его слуха:
- Мы войдём внутрь?
И магия исчезла.

@темы: собственное, фанфикшн

---

Все мы в сточной канаве, но некоторые из нас смотрят на звезды. © Оскар Уайлд

@темы: книги

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Одно из первых любимых стихотворений - это

Скифы

Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!

Для вас — века, для нас — единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы!

Века, века ваш старый горн ковал
И заглушал грома? лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
И Лиссабона, и Мессины!

Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!

Вот — срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит,
И день придет — не будет и следа
От ваших Пестумов, быть может!

О старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия — Сфинкс! Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..

Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!

Мы любим всё — и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно всё — и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений...

Мы помним всё — парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады...

Мы любим плоть — и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах...
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?

Привыкли мы, хватая под уздцы
Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжелые крестцы
И усмирять рабынь строптивых...

Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно — старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем — братья!

А если нет — нам нечего терять,
И нам доступно вероломство!
Века, века — вас будет проклинать
Больное позднее потомство!

Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!

Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!

Но сами мы — отныне вам не щит,
Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
Своими узкими глазами.

Не сдвинемся, когда свирепый гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!..

В последний раз — опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!

30 января 1918

@темы: поэзия