Название: Глубина
Часть: 3
Автор: Naive.Madman
Бета: Лилиан Уинтер
Пейринг: Итачи/Дейдара, Кисаме/Дейдара (в мыслях первого)
Рейтинг: NC-21
Жанр: Grapefruit, Angst, местами POV, мистика, психология
Предупреждения: кинк, слеш
Дисклаймер: отказ от прав на героев.
Состояние: в процессе
Размещение: с сохранением авторства, ссылкой на оригинал
Саммари: Мы все просто слетели с катушек. Мы были на грани, и всё, что требовалось нам - спусковой крючок, запускающий механизм. По его сигналу мы были готовы убивать и трахаться; мы жаждали галлюцинаций, открывающих нам новые вселенные, позволяющих видеть то, что ранее никому не было доступно. Мы были в самой глубине развращающей бездны, обволакивающей нас и впускающей в своё нутро.
Но знали ли мы об этом?
читать
Знали ли вы, что смерть не умерщвляет, а убаюкивает? Что она не отнимает силой, а берёт то, что отдано добровольно? Что она плачет над нашими телами, а не пляшет на наших обездоленных могилах?
Смерть кротка и смиренна. Любой мертвец подтвердит вам это. А кто, кроме покойников, может знать правду? Только я. Ведь я видел её своими глазами.
Первым, что я почувствовал, вновь обретя способность думать, были прикосновения бестелесных рук, холодных и невесомых, чью приятную прохладу можно было сравнить со змеиной чешуёй, а гладкость – со скользким, струящимся между пальцами, шёлком. Нежность ощущений будоражила спикулы нервных окончаний, заставляя тело растворяться в обволакивающей гамме чувств, а разум – уноситься далеко вперёд, выходя за пределы любых дум и погружаясь в мелодию тягучего, усыпляющего покоя. Мягкие пальцы огибали угловатые изгибы моей фигуры, и после каждого касания, я уверен, на коже оставался пылающий след. Я продолжал лежать в оцепенении, не двигаясь с места, изнемогая под нежностью ласк, которые, словно поцелуи пылкой любовницы, горели на коже, вызывая в душе блаженную негу. Прикосновения словно одаривали меня жизненной силой, сквозь упоительную силу которой проскальзывало смутное ощущение неправильности – очень лёгкое и практически теряющееся на фоне моего эфемерного томления. Лишь крошечным отголоском разума я осознавал странность происходящих с руками метаморфоз – с каждой секундой они становились всё нежнее и мягче, словно стоящие слишком близко к огню восковые фигуры, чьи очертания медленно оплывали, превращая произведение искусства в консистенцию горячего и ненужного материала. Одновременно с этим я заметил, что рук было слишком много, или же, это была одна огромная ладонь, потому что охватывала она всё тело разом, словно пасть акулы или змеи, заглатывающей свою наживу. Если эти странности и пугали какую-то часть моего сознания, я не обратил на этот факт никакого внимания, потому что всё, что увлекало меня сейчас – безудержный вихрь тактильных ощущений, будораживших, превративших моё тело в одну натянутую струну, одержимо отзывавшуюся на каждое прикосновение. Моя голова пошла кругом, перед закрытыми глазами вспыхивали цветные полукружия света, я начинал галлюцинировать. Появляется ощущение, что я лежу на ворохе насекомых, которые уносят меня куда-то далеко, подобно слаженной процессии муравьёв, которые тащат в своё жилище деревянные брусья. Когда, глубоко поглощённый этим чувством, я заметил, что от прохлады невесомых пальцев не осталось и следа, было уже поздно. Моё тело плавилось в тошнотворно-сладком паре, исходившем от стремительно таявших рук, и я чувствовал, как мою кожу разъедает обжигающим жаром. Я видел себя человеком, подошедшим слишком близко к костру. Вот, секунду назад, он лишь протягивал свои замёрзшие ладони к огню и чувствовал приятное тепло, но когда лёгкое пламя внезапно разгорелось, превращаясь в болезненное, раскалённое до красна пекло, он вдруг понимает, что не может двинуться с места, и едкие языки пламени уже лижут рукава его одежды, с лёгкостью проедая в ней дыру, которая расходиться по всему его телу. Огонь оставляет ожоги на его коже, выбеливая и вздувая её изнутри, пока она не лопается, оголяя в своих рваных просветах кровяные куски мяса, обуглившиеся в едких парах пламени.
Это видение ударило меня прямо в сердце, отрезвляя, пробуждая и заставляя вынырнуть из клоаки цепких плавящихся ладоней. Я открыл глаза, и ощущение исчезло. Я ожидал проснуться в собственной кровати, весь в поту от духоты спёртой комнаты, но в этом я ошибся. Вместо потолка надо мной лежало раскатистое небо, истекающее кровью. Первые секунды я ошеломлённо наблюдал за алым сгустком облаков, наполненным сочащимся сквозь их воздушные перья сиянием и колоритным, насыщенным цветом. По своему оттенку он был похож на спелый, истекающий соком гранат и невольно эта ассоциация заставила меня облизнуть пересохшие губы. Открывшаяся картина вызывала во мне давнее, погребённое временем желание рисовать, переместить эти сочные, рельефные оттенки на холст, пропитать чистую бумагу густым слоем краски. Огромные комья их неаккуратно слепленных тел нависали над чёрными остриями скальных утёсов, пропитывая их кровяными разводами, которые растекались по гладкому камню, словно сетка капилляров по человеческому телу. Я ошарашено наблюдал за этой картиной. Мир, в который я попал, смешивал в себе обилие густых, насыщенных красок и крепких, дурманящих сознание запахов. За ватными громадами облаков я видел тусклый отпечаток красного светила, окаймленного удивительно чёткими границами. Оно было похоже на фонарь, который завесили плотной материей – свет не мог литься сквозь неё сплошным потоком, но он просачивался через её редкие просветы. Вокруг меня на несколько ри простиралась высушенная равнина, лишённая всякой растительности. Уродливые, глубокие трещины разрывали безжизненную землю, на которой никогда не проросло бы ничего живого. Я поднялся с земли. Своего тела я почти не чувствовал – оно было лёгким и невесомым, как призрачная вуаль, которую даже слабое дуновение ветра может поднять над землёй и унести далеко в небо. Решив про себя, что это чувство определённо нравится мне, я начал оглядываться по сторонам. Картина везде была одинаковой: исполосованная неровными порезами земля, огромные валуны камней, стоящие на ней уродливыми комьями, острые наконечники утёсов и огромные, расплывающиеся по небосводу столпы облаков, а за ними - манящее кровавое солнце. Место было удручающе пустынным, но, несмотря на это, поражало воображение своей удивительной красотой. И дело было даже не в небе и его красках, а в изумительном контрасте всей картины в целом: красное небо, чёрные скалы, мёртвая земля. Всё это соединённое воедино задевало в душе какие-то струны, отвечающие за эстетическое восприятие мира, и сейчас они трепетали внутри, волнующие и непривычные, покоряющие меня своей струящейся музыкой. Наслушавшись ими и вволю налюбовавшись открывшимся мне видом, я направился к скальному утёсу, возвышающемуся высоко над головой. Шаги мои были лёгкими и воздушными, словно несуществующий ветер подталкивал меня вперёд. Я не знал, зачем направляюсь туда – все мои опасения и воспоминания были заглушены могуществом пейзажа. Взбираясь по кривому уступу, я ни о чём не думал – мысли были заполнены зияющей пустотой, эфирной и легковесной. С грациозностью кошки я обходил каменные преграды и опасные выступы, не затрачивая на это никаких усилий. Восхождение было быстрым – уже через несколько секунд я стоял на вершине этого нагромождения. Вокруг простилалась равнина – точно такая же, какой я видел её с земли, кроме одного места: пустыря на восточной стороне. Острыми изваяниями на нём блистали чёрные осколки обсидиана, на удивление плоские и высокие, больше всего напоминающие надгробные плиты. Прежде чем спуститься туда, я задался вопросом: может ли в этом мире быть кто-то похоронен? И если да, то кто же? Ответ пришёл неожиданно – опустил пальцы на моё горло и нажал сжимать их изо всех сил. Я успел только запрокинуть голову вверх и увидеть две чернеющие дыры глазниц в тридцати сунах от меня – голова исполинского скелета возвышалась надо мной, загораживая солнце своей громадной тенью. Цепкие прикосновения облезлых пальцев не сходили с моей шеи, стягивая её кожу в складки, впиваясь под неё, обнажая кровавые раны. Спину царапало что-то острое, обдавая могильным холодом сквозь одежду. (Позже я понял, что это были его рёбра, но тогда удушье не позволяло сосредоточиться на деталях). Зато я явственно чувствовал, как поломанные рёбра скелета оставляли на моих плечах длинные рубцы, а его бескожие ладони остервенело разрывали подкожную мышцу шеи остриями своих костей.
(Если это сон, проснусь ли я, когда умру?)
Эта мысль вихрем пронеслась в голове за секунду до того, как холодные костяные пальцы скелета добрались до ярёмной вены, разрезая её стенки одним мгновенным движением. Изо рта тут же брызнул фонтан крови, заливая лицо. Пустые глазницы скелета потонули за плёнкой багряных капель, расплывающихся по белкам моих глаз. Червонный поток уже смочил мои сухие губы и омыл воспалённую кожу, и теперь стекал по груди, обагривая ткани одежды. Я захлебывался ею. И когда конец моему существованию практически наступил, она сошла с моих глаз, и я вновь увидел череп возвышающегося надо мной скелета. Его челюсти разомкнулись, и в моей голове зашуршали мысли, не принадлежащие мне. Это была история, и её произносил глухой, скрипучий голос того, кем когда-то являлось стоящее передо мной существо. Это голос шептал:
Сначала я подумал о том, что смерть не такая, какой я представлял себе ранее. Её тёмный силуэт двигался над землёй так плавно, как будто тело её было невесомо, и текучий воздух тянул её за собой сам, подхватывая ткани чёрной одежды ветром. Пока она шла навстречу, мне казалось, что с неба льётся холодный дождь, а она хочет укрыть меня от его яростных капель. Мне почудилось, что я знаю её - она показалась мне старой знакомой, которую я видел когда-то очень давно, множество лет назад. Моё сердце защемило. Я хотел подойти к ней и взять за руку. Позволить провести меня в небытие, а по дороге рассказать обо всех вещах, которые случались со мной при жизни. Я хотел обсудить с ней свои дела, рассказать обо всём, что со мной происходило. Я желал излить в неё свою душу, зная, что та примет её с распростёртыми объятиями, с той нежностью и заботой, которая присуща, наверное, лишь матерям, впервые взявшим своих новорождённых детей на руки.
У меня на сердце стало так хорошо и спокойно, я хотел скорее пройти это испытание – последнюю дорогу жизни. Я с нетерпением ждал, когда её нежные, холодные руки коснутся моей души и вытащат её из тела. Я хотел отдать ей свою изморённую, избитую душу. Только сейчас я понял, насколько увечна моя суть, насколько истощено моё раненое сердце. Она очищала меня, забирая эмоции, мысли и память по крупицам, которые накопились во мне за долгое-долгое время существования. Моя душа трепетала – она выплёвывала из себя грузы земных забот, и с каждой секундой становилась всё легче, обретая необыкновенную эфирность и воздушность. Я осознал, что Смерть – единственная, кто сможет излечить меня, подарить вечный душевный покой. Она хотела успокоить моё беспокойное существо, заставить забыть боль и страдание, подаренное мне людским родом. Я чувствовал, как ко мне приближается ощущение бесконечного небытия, в которое я попаду так скоро. Я стоял на грани чего-то нового и чувствовал, как нечто огромное, неосознанное раскрывается передо мной. Я был так близок к мирозданию! Я чувствовал себя человеком, который впервые попал в открытый космос. Его величие раскрывалось передо мной, и какое-то необъяснимое чувство проникало внутрь меня. Это было что-то неизведанное, никогда и никем не ощущаемое ранее.
Она подходила всё ближе, и каждый её шаг наполнял моё сердце состраданием, наливая его глубокой и непомерной печалью. В последний раз.
Это было моё последнее чувство.
Когда загробные слова затихли, сновидение выбросило меня из своего омута, и я очнулся на своей постели, растерянный и мокрый, всё ещё чувствующий на себе следы обжигающих ран и сохраняющий в памяти удивительные слова мертвеца.
Я разъярённо бродил по маленькому дворику, примыкающему к задней части дома. Его небольшие, но живописные границы были ограждены высоким забором, сквозь широкие расщелины которого прорастали зелёные витки растений. Особенно выделялся на общем фоне папоротник, чьи огромные, похожие на кувшинки, листья были подняты высоко к небу и, раскачиваемые сильным ветром, постоянно кивали друг другу. В общем-то, обычный двор, но сильно заросший различными сорняками, которые и придавали ему завораживающий вид вымирающего природного лона. Но, несмотря на диковинную красоту разбушевавшихся растений, я не задержал на них взгляда: мысли мои были обращены к недавним событиям. Грудная клетка ныла от болезненной атаки Итачи, которая, хоть он и не воспользовался никакой техникой, всё равно поразила меня своей силой, а из головы не выходило воспоминание о синих, затравленных глазах, зрачки на которых сначала невообразимо расширились, а потом закатились вверх, под веки, оставляя за собой только чистую белизну глазного яблока, пронизанного тонкими капиллярами. Итачи поспел как раз вовремя, чтобы избавить Дейдару от душной, асфиксической смерти и рассеять мою ярость несколькими точными ударами. Я недолго приходил в себя, в отличие от подрывника – тот впал в какое-то странное состояние, первые несколько секунд похожее на каталептический припадок, а всё остальное время – на самый обычный, глубокий сон. Итачи взял его на руки (с этой растрёпанной ношей он сразу же стал похож на мужчину, который несёт свою жену в спальню в первую брачную ночь), и потащил наверх, уж не знаю, куда. Может, трахнет его, пока тот без сознания. Может, просто спрячет от меня. С уверенностью могу сказать только то, что последнее решение будет верным, хотя, даю голову на отрез, соблазн обрести власть над этим беззащитным телом очень велик.
Но, вам нужно спрятать его, Итачи-сан, подальше от моих глаз и рук, иначе в один момент я просто разорву его на кусочки. Только так я смогу избавиться от этой ненавистной ярости, которая гложет меня каждый раз, когда он попадается в поле моего зрения.
Когда Дейдара открыл глаза, мужской баритон по-прежнему звучал в ушах. На удивление приятный голос создавал некую инверсию с обликом чудовища, который впивался в его шею истлевшими фалангами пальцев. Возможно, именно из-за этого его последние слова так глубоко отпечатались в памяти, стягивая что-то в грудной клетке. Он поднялся в кровати, чуть поморщившись от боли в затёкшой шее, и чувствуя стойкое желание выбежать из комнаты, словно она и являлась прародительницей его каббалистических сновидений. Это походило на безумие, но Дейдара ощущал в ней другой воздух - слишком спёртый и сухой для такого влажного климата - воздух, пришедший сюда из другого мира, чёрствая земля которого была покрыта бесконечными расщелинами, глубокими настолько, что в них можно было увидеть ядро вымершей, опустевшей планеты. И этот мир подарил ему этот дом. После нескольких недель гробового молчания, нарушаемого лишь неподвластными человеческому слуху песнопениями старых половиц, он наконец-то заговорил с ним. Но был ли Дейдара готов к такому разговору?
Упрямо не желая оставаться в сердцевине одолевавших его пароксизмов - когда-то этому явлению приписывали демоническое начало, что в данной ситуации будет более точным определением - он выскочил за дверь, окунаясь в отрезвляющую прохладу коридора, не удосужившись даже накинуть на себя одежду. Босые ноги тут же оказались на сквозняке, но подрывник упрямо зашагал по узкому лабиринту помещений, согреваясь резкостью своих движений. Ядовитое пепелище его тревог смотрело вслед уходящей фигуре, и, несмотря на то, что Дейдара этого не чувствовал, беспокойство не отпускало. Под ногами на все лады скрипели старые доски.
Я долго бы так бродил, если бы не столкнулся с Кисаме – в прямом смысле этого слова. Он вышел из-за угла в тот момент, когда я в очередной раз измерял коридор собственными шагами в самом возбуждённом из своих настроений; так быстро, что я успел увидеть только серое, стремительно разрастающееся перед глазами пятно его рубашки, а через секунду - почувствовать ощутимую боль от удара. Со всей силы врезавшись в его сильное тело, я растерялся и чуть не отлетел к противоположной стене. Дезориентированный и раскрасневшийся от ходьбы, встревоженный собственными мыслями и всполошенный, как воробей, я пробуравил его воспалённым взглядом. О его недавнем нападении на меня я и не вспомнил. После тяжёлого сна всё произошедшее до него стало казаться мне событиями минувшего десятилетия, а кто станет задерживать взгляд на таких вещах?Поэтому наткнувшись на стылое выражение его лица, меня мгновенно накрыла неприкрытая волна ярости: захотелось растерзать в клочья это огромное и бесполезное тело, разрушить слаженную работу его внутренних органов. Наверное, будь у меня с собой глина, я так бы и сделал – настолько всепоглощающим было чувство; но не имея под рукой оружия, мне оставалось лишь раздосадовано скрипнуть зубами. Хотелось сказать ему что-то, выплеснуть свою злость наружу, но, внимательно изучив его взгляд, я ошарашено замолчал. Вся моя ненависть оборвалась за секунду, потому что в нём плескалась точно такая же ярость, как и во мне, только злоба его была сильнее - неприкрытая и могущественная, она плескалась в рыбьих глазах, полностью затмевая его разум. Сейчас передо мной стоял не Кисаме, а безумец, готовый пойти на убийство собственного напарника. Ненависть ко всему живому бурлила в нём, ожесточая и без того зверские черты лица. Дьявольская злоба бликами переливалась в его глазах, а запах, исходивший от него, был смрадом обуглившегося на костре человеческого мяса, словно языки ненавистного пламени сжигали его изнутри. Я бы насторожился, даже увидев его в нескольких ри от себя, а сейчас он стоял практически вплотную, обжигая меня зловещим дыханием. Возможно, если всё это было бы сражением, я бы не отступил. Я бы пошёл до конца, кидаясь в самый эпицентр его ярости, питаясь и наслаждаясь ею. Вот только это не было сражением - я стоял перед самым физически развитым членом Акацке практически голый - в трусах и майке; у меня не было ни глины, ни оружия, и я был беззащитен, словно подслеповатый крот перед ликом гигантского подземного чудовища. Меня подмывало броситься прочь отсюда – так бесстрастны и злобны были эти животные глаза, но если бы я побежал, он кинулся бы на меня, как хищный голодный зверь, и повалил бы одним прыжком. Желание попятиться от него и вжаться в стену было невыносимым, но в данной ситуации оно не спасло меня, а послужило бы спусковым крючком, поэтому я замер на месте - бесстрастный снаружи и трепещущий внутри. События моего сна медленно отходили на второй план, столкнувшись с незыблемой реальностью, угрожающей и заставляющей отступать. Про себя я подумал, что если выживу сейчас, обязательно убью его, чтобы не встречаться больше с этим постылым взглядом.
Потом. Если выживу. А сейчас я буду стоять, недвижимо, словно мои ноги приросли к полу, содрогаясь от спазмов страха и ожидая, что предпримет Кисаме.
На моё несчастье, тот медленно начал надвигался.
Часть: 3
Автор: Naive.Madman
Бета: Лилиан Уинтер
Пейринг: Итачи/Дейдара, Кисаме/Дейдара (в мыслях первого)
Рейтинг: NC-21
Жанр: Grapefruit, Angst, местами POV, мистика, психология
Предупреждения: кинк, слеш
Дисклаймер: отказ от прав на героев.
Состояние: в процессе
Размещение: с сохранением авторства, ссылкой на оригинал
Саммари: Мы все просто слетели с катушек. Мы были на грани, и всё, что требовалось нам - спусковой крючок, запускающий механизм. По его сигналу мы были готовы убивать и трахаться; мы жаждали галлюцинаций, открывающих нам новые вселенные, позволяющих видеть то, что ранее никому не было доступно. Мы были в самой глубине развращающей бездны, обволакивающей нас и впускающей в своё нутро.
Но знали ли мы об этом?
читать
Сны Дейдары
Знали ли вы, что смерть не умерщвляет, а убаюкивает? Что она не отнимает силой, а берёт то, что отдано добровольно? Что она плачет над нашими телами, а не пляшет на наших обездоленных могилах?
Смерть кротка и смиренна. Любой мертвец подтвердит вам это. А кто, кроме покойников, может знать правду? Только я. Ведь я видел её своими глазами.
Первым, что я почувствовал, вновь обретя способность думать, были прикосновения бестелесных рук, холодных и невесомых, чью приятную прохладу можно было сравнить со змеиной чешуёй, а гладкость – со скользким, струящимся между пальцами, шёлком. Нежность ощущений будоражила спикулы нервных окончаний, заставляя тело растворяться в обволакивающей гамме чувств, а разум – уноситься далеко вперёд, выходя за пределы любых дум и погружаясь в мелодию тягучего, усыпляющего покоя. Мягкие пальцы огибали угловатые изгибы моей фигуры, и после каждого касания, я уверен, на коже оставался пылающий след. Я продолжал лежать в оцепенении, не двигаясь с места, изнемогая под нежностью ласк, которые, словно поцелуи пылкой любовницы, горели на коже, вызывая в душе блаженную негу. Прикосновения словно одаривали меня жизненной силой, сквозь упоительную силу которой проскальзывало смутное ощущение неправильности – очень лёгкое и практически теряющееся на фоне моего эфемерного томления. Лишь крошечным отголоском разума я осознавал странность происходящих с руками метаморфоз – с каждой секундой они становились всё нежнее и мягче, словно стоящие слишком близко к огню восковые фигуры, чьи очертания медленно оплывали, превращая произведение искусства в консистенцию горячего и ненужного материала. Одновременно с этим я заметил, что рук было слишком много, или же, это была одна огромная ладонь, потому что охватывала она всё тело разом, словно пасть акулы или змеи, заглатывающей свою наживу. Если эти странности и пугали какую-то часть моего сознания, я не обратил на этот факт никакого внимания, потому что всё, что увлекало меня сейчас – безудержный вихрь тактильных ощущений, будораживших, превративших моё тело в одну натянутую струну, одержимо отзывавшуюся на каждое прикосновение. Моя голова пошла кругом, перед закрытыми глазами вспыхивали цветные полукружия света, я начинал галлюцинировать. Появляется ощущение, что я лежу на ворохе насекомых, которые уносят меня куда-то далеко, подобно слаженной процессии муравьёв, которые тащат в своё жилище деревянные брусья. Когда, глубоко поглощённый этим чувством, я заметил, что от прохлады невесомых пальцев не осталось и следа, было уже поздно. Моё тело плавилось в тошнотворно-сладком паре, исходившем от стремительно таявших рук, и я чувствовал, как мою кожу разъедает обжигающим жаром. Я видел себя человеком, подошедшим слишком близко к костру. Вот, секунду назад, он лишь протягивал свои замёрзшие ладони к огню и чувствовал приятное тепло, но когда лёгкое пламя внезапно разгорелось, превращаясь в болезненное, раскалённое до красна пекло, он вдруг понимает, что не может двинуться с места, и едкие языки пламени уже лижут рукава его одежды, с лёгкостью проедая в ней дыру, которая расходиться по всему его телу. Огонь оставляет ожоги на его коже, выбеливая и вздувая её изнутри, пока она не лопается, оголяя в своих рваных просветах кровяные куски мяса, обуглившиеся в едких парах пламени.
Это видение ударило меня прямо в сердце, отрезвляя, пробуждая и заставляя вынырнуть из клоаки цепких плавящихся ладоней. Я открыл глаза, и ощущение исчезло. Я ожидал проснуться в собственной кровати, весь в поту от духоты спёртой комнаты, но в этом я ошибся. Вместо потолка надо мной лежало раскатистое небо, истекающее кровью. Первые секунды я ошеломлённо наблюдал за алым сгустком облаков, наполненным сочащимся сквозь их воздушные перья сиянием и колоритным, насыщенным цветом. По своему оттенку он был похож на спелый, истекающий соком гранат и невольно эта ассоциация заставила меня облизнуть пересохшие губы. Открывшаяся картина вызывала во мне давнее, погребённое временем желание рисовать, переместить эти сочные, рельефные оттенки на холст, пропитать чистую бумагу густым слоем краски. Огромные комья их неаккуратно слепленных тел нависали над чёрными остриями скальных утёсов, пропитывая их кровяными разводами, которые растекались по гладкому камню, словно сетка капилляров по человеческому телу. Я ошарашено наблюдал за этой картиной. Мир, в который я попал, смешивал в себе обилие густых, насыщенных красок и крепких, дурманящих сознание запахов. За ватными громадами облаков я видел тусклый отпечаток красного светила, окаймленного удивительно чёткими границами. Оно было похоже на фонарь, который завесили плотной материей – свет не мог литься сквозь неё сплошным потоком, но он просачивался через её редкие просветы. Вокруг меня на несколько ри простиралась высушенная равнина, лишённая всякой растительности. Уродливые, глубокие трещины разрывали безжизненную землю, на которой никогда не проросло бы ничего живого. Я поднялся с земли. Своего тела я почти не чувствовал – оно было лёгким и невесомым, как призрачная вуаль, которую даже слабое дуновение ветра может поднять над землёй и унести далеко в небо. Решив про себя, что это чувство определённо нравится мне, я начал оглядываться по сторонам. Картина везде была одинаковой: исполосованная неровными порезами земля, огромные валуны камней, стоящие на ней уродливыми комьями, острые наконечники утёсов и огромные, расплывающиеся по небосводу столпы облаков, а за ними - манящее кровавое солнце. Место было удручающе пустынным, но, несмотря на это, поражало воображение своей удивительной красотой. И дело было даже не в небе и его красках, а в изумительном контрасте всей картины в целом: красное небо, чёрные скалы, мёртвая земля. Всё это соединённое воедино задевало в душе какие-то струны, отвечающие за эстетическое восприятие мира, и сейчас они трепетали внутри, волнующие и непривычные, покоряющие меня своей струящейся музыкой. Наслушавшись ими и вволю налюбовавшись открывшимся мне видом, я направился к скальному утёсу, возвышающемуся высоко над головой. Шаги мои были лёгкими и воздушными, словно несуществующий ветер подталкивал меня вперёд. Я не знал, зачем направляюсь туда – все мои опасения и воспоминания были заглушены могуществом пейзажа. Взбираясь по кривому уступу, я ни о чём не думал – мысли были заполнены зияющей пустотой, эфирной и легковесной. С грациозностью кошки я обходил каменные преграды и опасные выступы, не затрачивая на это никаких усилий. Восхождение было быстрым – уже через несколько секунд я стоял на вершине этого нагромождения. Вокруг простилалась равнина – точно такая же, какой я видел её с земли, кроме одного места: пустыря на восточной стороне. Острыми изваяниями на нём блистали чёрные осколки обсидиана, на удивление плоские и высокие, больше всего напоминающие надгробные плиты. Прежде чем спуститься туда, я задался вопросом: может ли в этом мире быть кто-то похоронен? И если да, то кто же? Ответ пришёл неожиданно – опустил пальцы на моё горло и нажал сжимать их изо всех сил. Я успел только запрокинуть голову вверх и увидеть две чернеющие дыры глазниц в тридцати сунах от меня – голова исполинского скелета возвышалась надо мной, загораживая солнце своей громадной тенью. Цепкие прикосновения облезлых пальцев не сходили с моей шеи, стягивая её кожу в складки, впиваясь под неё, обнажая кровавые раны. Спину царапало что-то острое, обдавая могильным холодом сквозь одежду. (Позже я понял, что это были его рёбра, но тогда удушье не позволяло сосредоточиться на деталях). Зато я явственно чувствовал, как поломанные рёбра скелета оставляли на моих плечах длинные рубцы, а его бескожие ладони остервенело разрывали подкожную мышцу шеи остриями своих костей.
(Если это сон, проснусь ли я, когда умру?)
Эта мысль вихрем пронеслась в голове за секунду до того, как холодные костяные пальцы скелета добрались до ярёмной вены, разрезая её стенки одним мгновенным движением. Изо рта тут же брызнул фонтан крови, заливая лицо. Пустые глазницы скелета потонули за плёнкой багряных капель, расплывающихся по белкам моих глаз. Червонный поток уже смочил мои сухие губы и омыл воспалённую кожу, и теперь стекал по груди, обагривая ткани одежды. Я захлебывался ею. И когда конец моему существованию практически наступил, она сошла с моих глаз, и я вновь увидел череп возвышающегося надо мной скелета. Его челюсти разомкнулись, и в моей голове зашуршали мысли, не принадлежащие мне. Это была история, и её произносил глухой, скрипучий голос того, кем когда-то являлось стоящее передо мной существо. Это голос шептал:
Сначала я подумал о том, что смерть не такая, какой я представлял себе ранее. Её тёмный силуэт двигался над землёй так плавно, как будто тело её было невесомо, и текучий воздух тянул её за собой сам, подхватывая ткани чёрной одежды ветром. Пока она шла навстречу, мне казалось, что с неба льётся холодный дождь, а она хочет укрыть меня от его яростных капель. Мне почудилось, что я знаю её - она показалась мне старой знакомой, которую я видел когда-то очень давно, множество лет назад. Моё сердце защемило. Я хотел подойти к ней и взять за руку. Позволить провести меня в небытие, а по дороге рассказать обо всех вещах, которые случались со мной при жизни. Я хотел обсудить с ней свои дела, рассказать обо всём, что со мной происходило. Я желал излить в неё свою душу, зная, что та примет её с распростёртыми объятиями, с той нежностью и заботой, которая присуща, наверное, лишь матерям, впервые взявшим своих новорождённых детей на руки.
У меня на сердце стало так хорошо и спокойно, я хотел скорее пройти это испытание – последнюю дорогу жизни. Я с нетерпением ждал, когда её нежные, холодные руки коснутся моей души и вытащат её из тела. Я хотел отдать ей свою изморённую, избитую душу. Только сейчас я понял, насколько увечна моя суть, насколько истощено моё раненое сердце. Она очищала меня, забирая эмоции, мысли и память по крупицам, которые накопились во мне за долгое-долгое время существования. Моя душа трепетала – она выплёвывала из себя грузы земных забот, и с каждой секундой становилась всё легче, обретая необыкновенную эфирность и воздушность. Я осознал, что Смерть – единственная, кто сможет излечить меня, подарить вечный душевный покой. Она хотела успокоить моё беспокойное существо, заставить забыть боль и страдание, подаренное мне людским родом. Я чувствовал, как ко мне приближается ощущение бесконечного небытия, в которое я попаду так скоро. Я стоял на грани чего-то нового и чувствовал, как нечто огромное, неосознанное раскрывается передо мной. Я был так близок к мирозданию! Я чувствовал себя человеком, который впервые попал в открытый космос. Его величие раскрывалось передо мной, и какое-то необъяснимое чувство проникало внутрь меня. Это было что-то неизведанное, никогда и никем не ощущаемое ранее.
Она подходила всё ближе, и каждый её шаг наполнял моё сердце состраданием, наливая его глубокой и непомерной печалью. В последний раз.
Это было моё последнее чувство.
-
Когда загробные слова затихли, сновидение выбросило меня из своего омута, и я очнулся на своей постели, растерянный и мокрый, всё ещё чувствующий на себе следы обжигающих ран и сохраняющий в памяти удивительные слова мертвеца.
(Кисаме)
Я разъярённо бродил по маленькому дворику, примыкающему к задней части дома. Его небольшие, но живописные границы были ограждены высоким забором, сквозь широкие расщелины которого прорастали зелёные витки растений. Особенно выделялся на общем фоне папоротник, чьи огромные, похожие на кувшинки, листья были подняты высоко к небу и, раскачиваемые сильным ветром, постоянно кивали друг другу. В общем-то, обычный двор, но сильно заросший различными сорняками, которые и придавали ему завораживающий вид вымирающего природного лона. Но, несмотря на диковинную красоту разбушевавшихся растений, я не задержал на них взгляда: мысли мои были обращены к недавним событиям. Грудная клетка ныла от болезненной атаки Итачи, которая, хоть он и не воспользовался никакой техникой, всё равно поразила меня своей силой, а из головы не выходило воспоминание о синих, затравленных глазах, зрачки на которых сначала невообразимо расширились, а потом закатились вверх, под веки, оставляя за собой только чистую белизну глазного яблока, пронизанного тонкими капиллярами. Итачи поспел как раз вовремя, чтобы избавить Дейдару от душной, асфиксической смерти и рассеять мою ярость несколькими точными ударами. Я недолго приходил в себя, в отличие от подрывника – тот впал в какое-то странное состояние, первые несколько секунд похожее на каталептический припадок, а всё остальное время – на самый обычный, глубокий сон. Итачи взял его на руки (с этой растрёпанной ношей он сразу же стал похож на мужчину, который несёт свою жену в спальню в первую брачную ночь), и потащил наверх, уж не знаю, куда. Может, трахнет его, пока тот без сознания. Может, просто спрячет от меня. С уверенностью могу сказать только то, что последнее решение будет верным, хотя, даю голову на отрез, соблазн обрести власть над этим беззащитным телом очень велик.
Но, вам нужно спрятать его, Итачи-сан, подальше от моих глаз и рук, иначе в один момент я просто разорву его на кусочки. Только так я смогу избавиться от этой ненавистной ярости, которая гложет меня каждый раз, когда он попадается в поле моего зрения.
Пробуждение
Когда Дейдара открыл глаза, мужской баритон по-прежнему звучал в ушах. На удивление приятный голос создавал некую инверсию с обликом чудовища, который впивался в его шею истлевшими фалангами пальцев. Возможно, именно из-за этого его последние слова так глубоко отпечатались в памяти, стягивая что-то в грудной клетке. Он поднялся в кровати, чуть поморщившись от боли в затёкшой шее, и чувствуя стойкое желание выбежать из комнаты, словно она и являлась прародительницей его каббалистических сновидений. Это походило на безумие, но Дейдара ощущал в ней другой воздух - слишком спёртый и сухой для такого влажного климата - воздух, пришедший сюда из другого мира, чёрствая земля которого была покрыта бесконечными расщелинами, глубокими настолько, что в них можно было увидеть ядро вымершей, опустевшей планеты. И этот мир подарил ему этот дом. После нескольких недель гробового молчания, нарушаемого лишь неподвластными человеческому слуху песнопениями старых половиц, он наконец-то заговорил с ним. Но был ли Дейдара готов к такому разговору?
Упрямо не желая оставаться в сердцевине одолевавших его пароксизмов - когда-то этому явлению приписывали демоническое начало, что в данной ситуации будет более точным определением - он выскочил за дверь, окунаясь в отрезвляющую прохладу коридора, не удосужившись даже накинуть на себя одежду. Босые ноги тут же оказались на сквозняке, но подрывник упрямо зашагал по узкому лабиринту помещений, согреваясь резкостью своих движений. Ядовитое пепелище его тревог смотрело вслед уходящей фигуре, и, несмотря на то, что Дейдара этого не чувствовал, беспокойство не отпускало. Под ногами на все лады скрипели старые доски.
(Дейдара)
Я долго бы так бродил, если бы не столкнулся с Кисаме – в прямом смысле этого слова. Он вышел из-за угла в тот момент, когда я в очередной раз измерял коридор собственными шагами в самом возбуждённом из своих настроений; так быстро, что я успел увидеть только серое, стремительно разрастающееся перед глазами пятно его рубашки, а через секунду - почувствовать ощутимую боль от удара. Со всей силы врезавшись в его сильное тело, я растерялся и чуть не отлетел к противоположной стене. Дезориентированный и раскрасневшийся от ходьбы, встревоженный собственными мыслями и всполошенный, как воробей, я пробуравил его воспалённым взглядом. О его недавнем нападении на меня я и не вспомнил. После тяжёлого сна всё произошедшее до него стало казаться мне событиями минувшего десятилетия, а кто станет задерживать взгляд на таких вещах?Поэтому наткнувшись на стылое выражение его лица, меня мгновенно накрыла неприкрытая волна ярости: захотелось растерзать в клочья это огромное и бесполезное тело, разрушить слаженную работу его внутренних органов. Наверное, будь у меня с собой глина, я так бы и сделал – настолько всепоглощающим было чувство; но не имея под рукой оружия, мне оставалось лишь раздосадовано скрипнуть зубами. Хотелось сказать ему что-то, выплеснуть свою злость наружу, но, внимательно изучив его взгляд, я ошарашено замолчал. Вся моя ненависть оборвалась за секунду, потому что в нём плескалась точно такая же ярость, как и во мне, только злоба его была сильнее - неприкрытая и могущественная, она плескалась в рыбьих глазах, полностью затмевая его разум. Сейчас передо мной стоял не Кисаме, а безумец, готовый пойти на убийство собственного напарника. Ненависть ко всему живому бурлила в нём, ожесточая и без того зверские черты лица. Дьявольская злоба бликами переливалась в его глазах, а запах, исходивший от него, был смрадом обуглившегося на костре человеческого мяса, словно языки ненавистного пламени сжигали его изнутри. Я бы насторожился, даже увидев его в нескольких ри от себя, а сейчас он стоял практически вплотную, обжигая меня зловещим дыханием. Возможно, если всё это было бы сражением, я бы не отступил. Я бы пошёл до конца, кидаясь в самый эпицентр его ярости, питаясь и наслаждаясь ею. Вот только это не было сражением - я стоял перед самым физически развитым членом Акацке практически голый - в трусах и майке; у меня не было ни глины, ни оружия, и я был беззащитен, словно подслеповатый крот перед ликом гигантского подземного чудовища. Меня подмывало броситься прочь отсюда – так бесстрастны и злобны были эти животные глаза, но если бы я побежал, он кинулся бы на меня, как хищный голодный зверь, и повалил бы одним прыжком. Желание попятиться от него и вжаться в стену было невыносимым, но в данной ситуации оно не спасло меня, а послужило бы спусковым крючком, поэтому я замер на месте - бесстрастный снаружи и трепещущий внутри. События моего сна медленно отходили на второй план, столкнувшись с незыблемой реальностью, угрожающей и заставляющей отступать. Про себя я подумал, что если выживу сейчас, обязательно убью его, чтобы не встречаться больше с этим постылым взглядом.
Потом. Если выживу. А сейчас я буду стоять, недвижимо, словно мои ноги приросли к полу, содрогаясь от спазмов страха и ожидая, что предпримет Кисаме.
На моё несчастье, тот медленно начал надвигался.
@темы: собственное, фанфикшн
-
-
17.03.2013 в 19:00-
-
17.03.2013 в 22:48