Автор: Naive.Madman
Бета: Helen
Пейринг: Итачи/Дейдара, Кисаме/Дейдара (в мыслях первого)
Рейтинг: NC-21
Жанр: Grapefruit, Angst, местами POV, мистика, психология
Предупреждения: слеш
Дисклаймер: отказ от прав на героев. Какой-либо коммерческой выгоды данным произведением не несу.
Состояние: в процессе (планируются ещё одна - две главы)
Размещение: с сохранением авторства, ссылкой на оригинал
Саммари: мы все просто слетели с катушек. Мы были на грани, и всё, что требовалось нам - спусковой крючок, запускающий механизм. По его сигналу мы были готовы убивать и трахаться; мы жаждали галлюцинаций, открывающих нам новые вселенные, позволяющих видеть то, что ранее никому не было доступно. Мы были в самой глубине развращающей бездны, обволакивающей нас и впускающей в своё нутро.
Но знали ли мы об этом?
Прочитать
Ярость синего человека.
Время было божественное. Это были считанные минуты тех редких мгновений, когда над горизонтом виднелась одна лишь верхушка восходящего солнца, освещающего полусонный мир своими ослепительно-яркими, светлыми лучами. Проникая в окна помещений, они придавали комнатам сказочное освещение, смягчая оттенки мебели и высвечивая на стенах замысловатые тени деревьев. Земля, ещё не раскалённая удушающей дневной жарой, была влажной от утренней росы, а свежий ветер переносил по улицам стрекотание кузнечиков и пение припозднившихся птиц. Безоблачная высь была палитрой красок, смешивающих бледную голубизну неба с красно-оранжевым пламенем – догорающим остатком утреннего рассвета. Прохлада мимолётных часов возбуждала и вдохновляла всех, кто имел счастье проснуться в эти минуты зарождения жизни. Это происходящее чудо обращало страхи и заботы людей в дрожащий трепет перед открывшимся перед ними могуществом. «Вот, в чём кроется истинная красота» - подумает каждый, поднимая лицо навстречу бледным, только лишь зарождающимся краскам мирам, что постепенно обретали свойственную им сочность цветов и форм. И только один человек на этом свете принял всю красоту природного великолепия равнодушно.
Дом, в котором он находился, был расположен на одной из самых тихих улицах Небесного города, и именно здесь картина расцветающей природы выглядела по-особому очаровательно. Но этим ранним божественным утром Дейдара, а это был именно он, болезненно жмурясь от яркого света и не обращая ровным счётом никакого внимания на ценность раскрывшейся перед ним панорамы, сидел на кухонном столе, нервно барабаня пальцами по его поверхности. Это утро не давало ему ничего, кроме навязчивых мыслей и нервных переживаний.
«Он будет здесь сегодня», - думал юноша, и ничего больше не могло волновать его.
Возможно, будь перед ним зеркало, он мог бы забеспокоиться совсем по другому поводу – ведь сейчас его лицо было искажено удивительной гримасой, являющейся отголоском самых разных эмоций. Казалось, в ней было смешано всё: ярость, растягивающая его губы в пугающей и злобной усмешке, отвращение, оголяющее его до боли стиснутые зубы, и, наконец, бушующее и ненасытное вожделение, превратившее его глаза в два сияющих фонаря, что во мгле, подобно морским маякам, мерцали ярчайшей голубизной.
Но все эти перемены оставались для него незамеченными. Новость, так остро воспринятая им, сковала и обездвижила его тело, лишив подрывника всякой возможности двигаться, и только мысли, безобразные и пугающие, отражались в линиях его лица.
Волнение обуревало его.
Невозможно вспомнить, как долго он молил богов об этом шансе! Это была невероятная удача. Он не мог поверить, что наконец-то после долгих ужимок и уговоров, она решила отдаться в его полное и собственническое владение. Сегодня он будет здесь. И что-то случится.
Сегодня.
Наблюдения
Был второй день пути: наше задание было выполнено, свитки переданы Зетцу. Дальнейших указаний не следовало, и мы направились к Небесному городу. Только он был достаточно велик для того, чтобы мы могли бесследно раствориться в несмолкаемом гуле его движения. Огромные улицы в нём пересекались множеством дорог, по которым можно было блуждать часами, переходя из одного шумного района в другой, в каждом из которых стоял несмолкаемый гогот пьяных мужчин и зазывающий смех продажных женщин. Всё это должно было сводить с ума, но после долгого и вынужденного молчания на миссиях для меня даже визгливые крики торговцев приятно звенели в ушах, напоминая о том, что жизнь в этом месте кипит каждую секунду и никогда не останавливается.
Я впитываю в себя каждый шорох, каждое движение толпы, стараясь при этом запомнить названия всех ярких вывесок, которые от быстрой ходьбы сливаются в одно большое пёстрое пятно. Я вглядываюсь в лица людей, идущих мне навстречу, но черты прохожих, как неприметные линии карандаша на бумаге, и безумно сложно увидеть их, не имея возможности смотреть пристально.
Итачи идёт впереди меня, и его шаги напоминают мне походку хищного зверя – спокойного и бесшумного, но готового в любой момент переломить хребет какому-нибудь зазевавшемуся зверьку. Он продвигается сквозь толпу быстро и сосредоточено, его взгляд устремлён только вперёд, но я знаю, что ни одна важная деталь, ни одна мелочь этого шумного и беспокойного города не ускользает от его внимания.
Он равнодушен, но его душа выжидает смертельного боя.
Опасность
- Итачи-сан, что вы скажете по поводу Дейдары? Не испортит ли этот мальчишка нам всю миссию? - не то, что бы меня в самом деле волновало это, но наш путь к нужной улице казался на удивление огромным: мы шли уже целую вечность – и мне хотелось развеять эту невыносимую тоску, что с каждой минутой всё сильнее угнетала меня. Когда мы свернули с главной улицы, красочные блики витрин постепенно начали тускнеть, пока не исчезли совсем, и сейчас нас окружал лишь однообразный антураж далёких от жизни переулков.
Как это обычно и бывало, ответа долго не следовало. Возможно, он что-то обдумывал, а возможно, не хотел отвечать. Сложно было угадать. Итачи Учиха был отличным наёмным убийцей, он был гением и всегда бил точно по желаемой цели, и причём, бил метко и глубоко, просчитывая каждое своё действие на несколько шагов вперёд; но его бесстрастное хладнокровие и это непередаваемое, пугающее ощущение, которое возникало всякий раз, стоило ему посмотреть на меня, когда его бездонные, полные неизвестных помыслов, глаза были похожи на два чернеющих болота, что тянут меня в самую топь, я начинал чувствовать… страх? Настоящий, неподдельный, несравнимый ни с чем, что я встречал раньше… Это был грозный, первобытный трепет тихого лесного зверя перед ликом чудовища. И я каждый раз замирал от неприятного предчувствия, что оковами сжимало моё сердце. Проходили минуты, проходили часы и дни, и ничего не происходило. Мои тревоги ничем не подтверждались, но я всё равно продолжал опасаться чего-то. Я не понимал причины этого чувства, я старался говорить со своим напарником чаще, больше, я пытался заглянуть в его душу и посмотреть, что же спрятано у него внутри, узнать, что скрывает его бездонное равнодушие. И каждая такая попытка заканчивалась провалом. Стена неприступности окружала его со всех сторон, и каждый раз его молчание останавливало меня. «И сегодняшний день – не исключение», – я посмотрел на него исподтишка. Пока я мысленно прокручивал в голове эту тираду, мой напарник одарил меня удивлённым взглядом (на самом деле любому человеку могло показаться, что этот взгляд был равнодушным, а лицо - непроницаемым, но это было не так: иногда я достаточно хорошо угадывал его эмоции по незаметным знакам), и ответил:
- Не думаю, что он сможет повлиять на что-то… - пауза. - Даже, если захочет, – Учиха замолчал, и на этот раз на его лице не было никакой опознавательной мимики: глаза вновь были сосредоточены на дороге, а лицо являло собой абсолютно безучастное выражение.
- Хм, ну вы же знаете, как он относится к вам, Итачи-сан, - помимо собственной воли, я ухмыльнулся. Итачи молчал. Я ждал продолжения беседы, но этого не произошло. И только выразительные глаза, метнувшиеся ко мне, давали понять, что разговор окончен.
Безумие
Чем ближе мы подходили к нужному месту, тем сильнее безоблачная высь скрывалась за грузными тучами, уродующими своей чернотой побледневшие краски неба. Грозовые облака с каждой секундой увеличивались в размерах, наполняя своё нутро плотной тяжестью, что в любую секунду грозила прорваться сквозь перья обволакивающих её небес и обрушиться на землю.
Неизвестно откуда взявшиеся люди (чёрт возьми, да секунду назад здесь было пусто, как на кладбище!) нахлынули на нас потоком. Они бежали мимо, толкая и задевая плечами. Каждый спешил домой, подгоняемый страхом попасть под расправу беспощадного природного катаклизма. С высоты своего роста я наблюдал за их суетой с презрением, провожая их жалкие сгорбившиеся фигурки нескрываемым отвращением. Я ненавидел всех этих людей, скрывавших в своих крошечных сердцах мелкие заботы, скудные интриги, мысли. Меня выбешивала их ненужность, неспособность осознать глупость своего бытия. Все они были филистерами, имевшими в своих корнях что-то неотвратимо мещанское, бесценное по своей сути. Всю жизнь проживая на одном месте и не стремясь раздвинуть границы вокруг себя, они были вовлечены в свой мелкий мирок, безыдейный и тривиальный. Их души охвачены лишь волнением по поводу своего быта: своё счастье они измеряют по наполненности своего желудка, убранству дома и положении в обществе, таком же пустом, как и они сами. Моя ноющая душа, изморённая вымученной скукой, так и подмывала меня ринуться вперёд, вытащить из-за спины Самехаду и перерубить этим мерзким ничтожествам их маленькие хрупкие конечности. Я представлял, как кровь обрушится на меня водопадом, пропитает мою кожу и одежду, хлынет в мои глаза и рот, и, что самое приятное – окрасит багряными каплями лицо Итачи, потечёт тёплыми ручейками по его шее, заберётся под форму, а позже, застынет на теле приятной, крошащейся корочкой. Это видение захватило меня, а идея загорелась где-то глубоко внутри, обдавая крепким и сладостным жаром всё моё существо. Я понял, что единственный способ вернуть смысл в этот застойный мир – уничтожить их жизни. Оборвать это мерзкое обывательство. В порыве захлестнувшего меня счастья, я одарил мир одной из самых свирепых своих улыбок, и маленькая свидетельница этой эйфории, девочка, бежавшая за своей матерью, испуганно закричала.
Это меня подзуживало.
Я знал, что никогда не сделаю ничего подобного (по крайней мере, если это не понадобится организации), но осознание того, что я могу совершить запретное злодеяние, оказывало на меня самое благоприятное воздействие. Эта мысль пригрелась у самого моего сердца.
Мы продолжали идти.
Ничтожества
Природа ликовала. С гневными криками она обрушивала на землю всю свою мощь, изрыгая из себя поток сильнейших ветров, что со свистом проносились мимо людей, царапая их лица и руки, выплёвывая на них сорванные с деревьев ветви и сучки, пыль и песок. Проносясь мимо цветов, эти яростные смерчи срывали с них распускающиеся бутоны, терзали и уродовали их, а после, изувечив их красоту и опустошив их нутро, выбрасывали прочь. Казалось, природа узрела всю ничтожность и бесполезность человеческого рода, и, взвесив все «за» и «против», решила вернуть назад все дарованные человечеству богатства. Глухая ко всем людским голосам, внемлющим к ней с мольбами и молитвами, она низвергала из себя страшнейший грохот. Она сжимала тучи с такой силой, что они рвались под давлением её кулаков, и, издавая кричащий звук, падали на землю целыми водопадами ледяной воды.
За шиворот стекала вода, и хотя ощущение было неприятным, мне не хотелось надевать на голову шляпу – слишком большую красоту она могла бы закрыть. Из-за попавшей в подошву обуви воды, каждый мой шаг сопровождался громким чавканьем, похожим на утробные звуки некого доисторического животного, пожирающего свою добычу. Этот звук так удачно вписывался в окружающее нас безумие, что я чувствовал, будто всё, что я вижу и ощущаю сейчас – огромная мозаика, и каждому звуку, запаху и видению отведено собственное место – без любого из этих чувств, будь то завывание ветра или вид рассекающих небо молний, картина будет выглядеть неполно, уродливо. Я прищурился, что бы разглядеть своего напарника, отошедшего от меня на небольшое расстояние – поток дождевой воды был настолько сильным, что мир вокруг меня медленно пропадал за непрерывной стеной ливня. Неясный тёмный силуэт расплывался перед глазами, и я прибавил шаг ему навстречу.
Словно острейшими кунаями, яростный ветер резанул моё лицо, и на какое-то мгновение я даже почувствовал стекающую по щеке кровь. Или мне показалось? Обветренная, грубая кожа давно потеряла осязаемость. Давно уже на этот город не обрушивалось такого убийственного урагана. Подняв ворот плаща и закрывшись рукой, я продолжал идти. Потоки ветра были настолько сильными, что временами я думал, что они могут сбить меня с ног и унести далеко за горизонт, вглубь своей пучины. Я с удивлением взглянул на Итачи: он остановился, ожидая меня, и пока я, согнувшись в три погибели, еле перебирал ногами, шатаясь от мощных задевающих меня потоков ветра, он стоял ровно, как вбитый в землю штык, и его худое тело ни разу не сотрясло от этих яростных смерчей. Только порванные обрывки его плаща, подхватываемые мощным вихрем, метались вокруг него, как одержимые.
Встреча
Увидев Дейдару, Кисаме скривился: после идеально-ровного и спокойного лица Учихи, было непривычно смотреть на искажённое лицо подрывника. Переполняющие эмоции играли с линиями его лица, как с забавной игрушкой, постоянно изменяя и подвергая их удивительным метаморфозам. Подрывник встретил их с каким-то нетерпением, просачивающимся через его серые, и, по мнению Кисаме, «в этот вечер на удивление живые и жалкие, как у ребёнка» глаза. В одной из ладоней он держал глину, но лепить из неё очередной шедевр явно не собирался – просто перекатывал её в руке, мягко надавливая подушечками пальцев на покорный материал. Его ладони незаметно подрагивали. Когда он переводил взгляд на Итачи, дрожь в руках становилась заметнее, словно сквозь его тело проходили заряды электромагнитных волн. Это Кисаме заметил даже с далёкого расстояния, и даже когда по его лицу били выбрасываемые ветром мелкие камни и ветки.
Когда они с Итачи подошли чуть ближе, мечник заметил ещё что-то. Что-то демоническое в его глазах, некую бешеную энергию, немного похожую на ту, что он видел в глазах загнанного в угол джинчурики девятихвостого. Кисаме пока не понимал, что это, но чем ближе он подходил, и чем лучше видел тонкие ноздри, чуть вздымающиеся при вдохе, и полуоткрытый обрамлённый искусанными губами рот, тем яснее он понимал причины этого волнения.
Воспоминания
«Итачи. Кто же ещё?» - Кисаме усмехнулся. Он прекрасно помнил день, оказавшийся роковым для юного подрывника. Это произошло поздней осенью, и тысячи угольно чёрных птиц, спеша улететь из Ивагакуре в места с более солнечным и тёплым климатом, застилали своими телами небо, делая его похожим на огромную мрачную бездну, в которой копошатся и переползают друг с друга огромные насекомые, уродливого смоляного цвета. Дул сильный ветер, то и дело выбивая какую-нибудь птицу из общей стаи. Большинство из этих зевак справлялись с потоком давящего на них воздуха и возвращались к своей стае, но некоторых беспощадная природная сила сбивала с курса и, нанося яростные удары, уносила к земле. Практически все из них умирали, не выдержав мощного столкновения с землёй, но некоторые оставались в живых и с трудом поднимались на лапы, волоча за собой по земле повреждённые крылья. Отличная приманка для мелкого зверья, которое в то время так и рыскало по лесу в поисках добычи.
Огромный языческий храм, в котором укрывался Дейдара, стоял в самой глубине заброшенной пустоши, где согласно легендам больше тысячелетия назад, высшие божества забирали на небеса души воинов, погибших в яростных сражениях за своих богов. Храм поражал своим великолепием, мрачными огромными статуями богов и древних существ. Невысокий, беловолосый подрывник в окружавшем его величии смотрелся удивительно: ничтожная, хрупкая вещица рядом с громоздкой вековой тяжестью.
«Я хотел переломить гордость этого юнца, но в тот раз Итачи остановил меня»
Его голос эхом оттолкнулся от стен храма,
(давай сразимся один на один)
а слова прозвучали словно глухой выстрел охотника над священной тишиной водной глади. В одно мгновение тело подрывника приняло стойку, а глаза загорелись диким голубым пламенем. Внутри него всё словно вспыхнуло и теперь одаряло окружающие предметы безмерным жаром.
- Если ты выиграешь, - негромко продолжил Итачи, - мы уйдём. Если проиграешь сам – пойдёшь вместе с нами и вступишь в организацию.
Подрывник кивал, хотя последних слов уже не слышал. Он перестал слушать Итачи, как только тот произнёс слово «сразимся», которое в сознании Дейдары уже распалось на бесчисленное множество ассоциаций, таких как «борьба», «искусство», «жизнь» и «радость». Наверняка вы сомневаетесь, что мне могли быть известны настолько тонкие подробности его мышления, но, могу уверить вас, все его помыслы и слова были написаны прямо у него на лице огромными ясными иероглифами.
В то мгновение он запускал ладони в боковые сумки с глиной. Единственное, что имело для него значение – это бой с красноглазым парнем, который должен был вот-вот начаться (ха, этот малыш и не подозревал, что фактически, он уже завершён!). Разительное отличие между этими двумя было особенно заметно со стороны. Высокий стан Итачи, полного ледяного равнодушия ко всему существующему вокруг него, был прямой противоположностью дрожащему от переполнявшего его безумия силуэту Дейдары, на который смотреть было так же больно, как и на ослепительно-яркую шаровую молнию, что поражает случайно брошенные на неё взгляды. Впрочем, оба они были похожи на представителей волчьей стаи, но если Итачи – зверь расчётливый и холоднокровный, за равнодушием скрывающий свою истинную силу, то Дейдара – лишь дерзкий волчонок, недавно переживший период взросления, горячий, импульсивный, готовый броситься на любого противника и желающий доказать каждому существу в мире, что он чего-то достоин.
Кисаме хмыкнул. Его внутренние часы уже начали отсчитывать секунды до поражения Дейдары. Последний стоял словно вкопанный, не делая никаких попыток движения. Кисаме всё было ясно – подрывник оказался в приготовленной для него ловушке.
Господь свидетель, это было так же легко, как отнять конфету у ребёнка.
Красота
Кисаме рассмеялся. Его смех прозвучал неуместно и некрасиво, но он просто не смог сдержаться. Ослепляющая ненависть Дейдары делала его абсолютно беззащитным перед Учихой. Тот мог убить его одним взглядом, не пошевелив и пальцем. Думая об этом, Кисаме не помнил, как в бою с Майто Гаем он сам с лёгкостью вышел из себя, чем обусловил своё поражение, и как буквально несколько минут назад был полностью подчинён своему гневу к человеческому роду.
Он всё ещё улыбался, когда на него обратились яростные глаза, переполненные злобой. Дейдара чуть прищурился, отчего их выражение стало напоминать взгляд некого животного. Определённо, это был то самый взгляд, каким дикие звери награждают своих жертв перед самой атакой. Кисаме захотелось рассмеяться ему в лицо только для того, что бы показать, как мало его волнуют такие действия, но в этот самый момент что-то изменилось. Всё, что происходило дальше, происходило за долю секунды, но Кисаме казалось, что в это мгновение он прожил целую жизнь.
Дождь перестал капать с неба. Наступила тишина. Мечник, давно уставший прикрывать уши от нечеловеческого грохота, замер в блаженстве, но почти сразу же насторожился вновь. Эта было не то умиротворённоё спокойствие природы, которое наступало после жестокого ненастья, знаменовавшее собой новый день и новую жизнь. Это было мёртвое молчание живых существ, затаившихся перед ликом смертельной опасности; воплощение их глубокого и неопознанного страха. Воздух наполнился чем-то густым и тяжёлым, словно, несмотря на физические законы, его плотность сильно понизилась. Прохладный двор перед домом наполнился духотой, вдохи Кисаме стали чаще. Те цветы, что остались нетронутыми после ужасного урагана увяли и склонили свои головы вниз, словно совершая своеобразный поклон неведомому существу, стоящему перед ними. Могучие деревья перестали шуметь листвой, трава припала к земле. На километр вперёд не было слышно ни единого стрекотания кузнечика, пения птиц или едва уловимых движений зверей, которые в это время всегда приближались к старым домам максимально близко, разыскивая себе пропитание. Весь мир замер в этом секундном затишье перед бурей, ещё более страшной, чем была раньше. С удивлением наблюдая за разительными переменами в природе, Кисаме пытался окликнуть Итачи, но понял, что не может вымолвить и звука. Его голос больше не принадлежал ему. Когда он пытался что-то сказать, из его горла вырывались глухие хрипы, слышные только ему самому. Небо приняло вид густой массы, которая вяло перетекала на вершинах атмосферы, словно клубничный сироп, что бесконечно переливают из одной ёмкости в другую. На одном участке, прямо над его головой, она приняла вид огромной воронки, движение которой, в сравнении с замедленным течением мира, пугало своей необычайной оживлённостью. В тот момент ему казалось, что именно эта воронка заглатывает внутрь себя звуки всего мира.
На фоне этой обездвиженной картины серо-голубые глаза подрывника внезапно обрели удивительную гипнотическую синеву, пронзившую его тело до самых костей. Это был единственный признак жизни в окружении погибших творений природы. И он завораживал Кисаме. Зрачки блондина расширились до невероятных размеров и практически слились с цветной радужкой, которая с каждой секундой наполнялась всё более тёмным цветом, придававшим ей неизмеримую глубину океана, ликующего и необузданного. В этих глазах больше не отражалось ничего человеческого, в них кричала лишь природная ярость, превратившая неприметную голубизну в чудовищные по своей мощности водяные воронки, вращающиеся с обезумевшей скоростью и поглощающие в себя человеческие взгляды. Кисаме замер в ужасе. Внезапно ему на ум пришла мысль, что причиной всего этого разгрома была вовсе не воля природы, а… его воля. Его безумные, необузданные желания, которые не известно по какой причине начали перемещаться из его воображения в реальный мир. Это размышление для мечника оказалось последним, потому как губительный взгляд, до сего момента находившийся в прострации внезапно осмыслился и обратился к Кисаме. В то же время земля сотряслась от неистового грохота, на время лишившего мужчину слуха. Бесчисленные молнии разрывали небосвод. Синекожий резко вдохнул поток холодного, раздирающего лёгкие воздуха.
Теперь ясные глаза, лишённые душной завесы, казались ему ещё более каббалистическими. Дейдара гипнотизировал его, затягивал куда-то глубоко внутрь себя, в мир, из которого не было выхода наружу, но на этот раз он делал это сознательно, намеренно уничтожая его, причиняя боль. Человек, чьё имя у людей вызывало ужас, не мог больше сопротивляться. Глубоко в душе он пал ниц, увидев эти ослепляющие и обездвиживающие глаза, которые являлись одновременно самым прекрасным и самым уродливым явлением в мире. Они остановили время, уничтожив прошлое и будущее, и оставив лишь это длительное и бесконечное «сейчас». Красочность этих бездн, обнажившая лютую душу мечника, медленно забирала его рассудок, но разве мог он, ничтожество, противостоять этой пучине, что по своей силе во много раз превышала ту, что безумствовала вокруг?
Нет. Всё это было настолько фантасмогоричным, что напоминало собой галлюцинацию, которой он не мог управлять, и всё, что ему оставалось - это упиваться каким-то необъяснимым наслаждением, что никогда ранее не было ему доступно. Два океана пьянили сознание и возводили в фурор, и всё это могло длиться бесконечно, если бы ровный голос его напарника, о котором он уже и не помнил, вдруг не разрушил эфемерное волшебство. Слова, удивительно резкие и чёткие, донеслись до его слуха:
- Мы войдём внутрь?
И магия исчезла.